Отрава

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Вахрушка безмолвствовал из свойственнаго ему упрямства. В Шатунове Вахрушка играл роль интеллигентнаго "лишняго человека" и был "на перекосых" со всем миром. Жил он бедно, одиноким соломенным вдовцом, потому что жена Евлаха, лет десять терпевшая бедность и побои, ушла наконец в стряпки к писарю Антонычу. Свое хозяйство у Вахрушки давно было разорено, и он мыкался по людям: где дров порубит, где на сенокос угодит, где помолотит, где так, за здорово-живешь, стащит. Всего замечательнее было то, что Вахрушка был, действительно, умный человек, но умный как-то болезненно, с непримиримым ожесточением. Все, что делали другие, Вахрушка обязательно порицал, и порицал

ядовито, с тем особенным мужицким юмором, который бьет, как обух. Выберут новаго старосту, случится деревенский казус -- Вахрушка произведет такой анализ, что не поздоровится. Шатуновские мужики говорили про него, что "Вахрушка не в людях человек", и это было лучшею характеристикой. Летом в страду, когда от работы стон стоял, Вахрушка сидел у себя на завалинке или ловил петлями уток; осенью, когда все отдыхали и справляли свои праздники, Вахрушка напускался на работу. Иногда он решался порвать всякия отношения с Шатуновым, выправлял паспорт и уходил куда-нибудь на сторонние заработки, но это продолжалось не долго,-- итого, через месяц Вахрушка возвращался на свое пепелище озлобленнее прежняго и опять входил в свою роль деревенскаго обличителя.

– - Все дураки, телячья голова!-- повторял он, посасывая копеечную трубочку.-- К чужой коже, видно, своего ума не пришьешь!

Были у него братья, хозяйственные, исправные мужики, и безконечная деревенская родня, но все давным-давно отчурались от Вахрушки, как от невозможнаго человека. На деревенских праздниках или на свадьбах, где угощались званые и незванные, Вахрушка напивался пьяным, стервенел и устраивал скандал. Его, конечно, колотили, по неделям держали на высидке при волости, а потом Вахрушка получал свободу, садился на завалинку и ядовито посмеивался над односельчанами.

С этим деревенским лишним человеком я познакомился у попа Ильи, когда последний находился в полосе запоя. Вахрушка ухаживал за попом и каким-то жалобным голосом повторял:

– - Ах, батьшка, отец Илья, не хорошо... что люди-то про нас с тобой скажут?.. Надо соблюдать себя, телячья голова!

Обезумевший от запоя о. Илья лез на Вахрушку с кулаками, ругал его самым непозволительным образом, но Вахрушка переносил все с ангельским терпением и только улыбался. К чужим слабостям он питал необыкновенное влечение и защищал грудью деревенских отверженцев -- опять-таки по необыкновенной строптивости своего ума.

II.

Одуревшая от жара Фортуна вдруг заворчала: чужой идет... Присмотревшись в запольную сторону, я увидал приближавшагося развалистою, усталою походкой мужика в белой валеной шляпе. Он шел сгорбившись и в такт размахивал длинными руками. Меня удивило, что в такой жар мужик был одет в тяжелый чекмень из толстаго крестьянскаго сукна и новые сапоги. Для удобства, полы чекменя были заткнуты за новую красную опояску, открывая подол стоявшей коробом, новой пестрядиной рубахи и такие же штаны. "Видно, куда-нибудь бредет к празднику",-- невольно подумал я, сдерживая рвавшуюся Фортуну за ошейник. Но какие же праздники могут быть в страду, а Ильин день уже прошел... Свадьбы в страду тоже не "играют".

– - Мир на стану,-- здоровался мужик, подходя к нашей засаде.

– - Спасибо... садись, так гость будешь.

Мужик медленно посмотрел на. меня своими прищуренными, слезившимися глазами, потом на Вахрушкину спину и, тряхнув головой, проговорил:

– - Видно, перевоза ждете?

– - Да вот все Вахрушка виноват,-- пожаловался я, обрадовавшись случаю

воспользоваться третейским судом.-- Ближнею дорогой повел, да вот в засаду и привел.

– - Несообразный человек, одно слово -- все на поперек ладит сделать супротив других,-- мягко поддерживал меня мужик, оглядывая место присесть.--Мне, видно, тоже в Шатуново... попутчик вам нашелся.

– - К празднику?-- спросил я, чтобы поддержать разговор.

– - Около того,-- ответил мужик и тяжело вздохнул.

Он бережно подобрал полы чекменя, снял шляпу и сел на траву между мной и Вахрушкой. На вид ему было лет пятьдесят, но мужицкая старость держится долго: на голове ни одного седого волоса, лицо свежее,-- одним словом, работник еще в полной поре. По одежде и манере себя держать, можно было определить сразу, что он из достаточной семьи и не надсаждается над работой. Только в маленьких глазах стояла какая-то недосказанная, тяжелая мысль, которая заставляла его бормотать себе под нос, встряхивать головой и задумчиво разводить руками.

– - Эй, Вахрушка, вставай, будет тебе боченки-то катать,-- заговорил он после долгой паузы.

– - Отвяжись, телячья голова!-- бормотал Вахрушка, заползая головой прямо в куст.-- Умереть не дадут спокойно.

– - Говорят: вставай...

Вахрушка судорожно поднялся, сел и равнодушно проговорил:

– - А! Пимен Савельич...

– - Видно, он самый... За охотой ходили?

– - Есть такой грех: рыба да рябки -- потеряй деньки... А ты куда поволокся?

Этот простой вопрос как-то вдруг заставил старика сежиться, и он ничего не ответил. Вахрушка тоже, видимо, смутился нетактичностью вопроса и так зевнул, что челюсти хрустнули. Мое присутствие, видимо, их стесняло.

– - А все Маланька виновата, телячья голова!-- заговорил Вахрушка, точно хотел оправдаться.-- Который час теперь дожидаем, а и всего-то дела: села в батик и подмахнула живой рукой... Нет у этих баб никакой догадки!..

– - Вы бы пальмо на берегу разложили, вот Маланья-то и догадалась бы...

– - Еще за бродяг примут с пальмом-то... да и в страду оно не того... сухмень стоит.

– - Ну, из ружья стрельнули бы... Маланья -- баба увертливая, сейчас бы прикинула умом.

– - И в сам деле, телячья голова! Ведь вот, поди ты, в голову не пришло... Барин, одолжите порошку -- сейчас запалю... Ведь вот, поди ты, давно бы догадаться так-то!.. Померли бы с голоду, как бы не Пимен Савельич...

Я передал Вахрушке свою двустволку, которую все равно нужно было разрядить. На берегу грянули два выстрела, но солдатка не показывалась. Вахрушке опять пришлось орать благим матом: "Ма-аланья... те-елячья голова-а!"

– - Обожди малость: не до нас ей,-- остановил его старик.-- Со всего села народ теперь сбежался к следственнику, а Маланья впереди всех, потому как самая легковерная бабенка.

Было сделано еще два выстрела, но с прежним успехом. Фортуна бегала по берегу, тыкалась носом в траву, фыркала и, оглядываясь на стрелявшаго Вахрушку, отчаянно лаяла.

– - Разве в Шатунове есть следователь?-- спросил я Пимена Савельича, пока происходила вся комедия.

– - Нет, из городу приехал... Дожидали его ден пять, потому как обявилось на покосе мертвое тело... Так, вышла заминка... Пора страдная, до того ли теперь, а народ должен дожидать... Известно, беда не по лесу ходит, а по людям!..

– - И то утрепалась Маланька-то к следственвику,-- говорил Вахрушка, подсаживаясь к нам.-- Этих баб хлебом не корми, а только бы на народе потолкаться... Кому горе, а им любопытно.