Отражение тайны

Щетинина Елена

Я усмехнулся.

– Нет, Марк, правда, что тогда будет?

– Будет много-много красных пятен, – с неохотой ответил я. – Ну, и немного красной кашицы.

– А может быть, мы удержим небесную твердь на своих плечах? Как атланты? Как атланты и кариатиды, пусть из плоти и крови, но разве дело в этом?

– Ты бредишь. Или курение обоев влияет на психику.

– О, Марк, это самый простой ответ.

– Пятнадцать минут назад ты хотела умереть, а теперь ты собираешься держать небо?

– Я хотела умереть стоя, Марк, – напомнила она. – Пока могу стоять.

Но стоя можно и жить.

– Ну, в данном случае весьма недолго, – кисло усмехнулся я. – Да и, кроме того, тебя слишком мало, чтобы… кхм… держать небо.

– Но кто-то должен это сделать. Может быть, оно потому и стало падать? Потому что некому стало его держать?

– Попробуй курить обои без тиснения.

Она улыбнулась.

– Нет, Марк. Чтобы держать небо, нужно здоровье, курение этому не способствует.

Я выдавил ответную улыбку:

– Ну вот, кто не курит и не пьет – ты же не пьешь, надеюсь? – тот того, здоровеньким помрет.

Я ждал, что она отпустит какую-нибудь шутку в ответ, – мне нужно было, чтобы она отпустила шутку в ответ! – но Миранда лишь серьезно покачала головой:

– «Нет места лучше, чем родной дом», Марк. Мой дом здесь. Моя родина здесь. И ради них я буду держать небесную твердь. Может быть, меня хватит. А может, и нет. Время покажет. Как ты сказал? Девять месяцев, да?

Я промолчал.

– Если бы ты не пришел, Марк… я бы никогда не подумала об этом. И если бы ты не принес эту нашу записку… Ты не узнал ее, я понимаю, у тебя так много работы там, внизу, я все понимаю, не вини себя. А я сразу поняла, о чем ты говоришь. «Ботва», «корнеплоды»… Еще и «червоточины», да? Там еще должны быть ошибки. У меня всегда стояла двойка по правописанию. Да и по математике тоже… Видимо, поэтому из меня не вышло достойного…

– Миранда… – мне показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Черт, но это же простая рана… кажется.

– Все в порядке, Марк, – она отвела мою руку, когда я попытался еще раз взглянуть на рану. – Все в порядке, правда. Честно.

Я подчинился и просто сел рядом.

– Знаешь, Марк… – продолжила она. – Мне вдруг вспомнилось, какими мы были. И это желание умереть… Я думала об этом долго, думала об этом практически постоянно, но боялась. Я просто боялась сделать это сама. Или просить кого-то… А в тебе увидела возможность. Идеальную возможность…

– Идеальную возможность умереть?

– Да. Так что я тоже беглец, Марк. Ничем не лучше вас. Только вы убежали вниз, а я хотела еще дальше.

Я покачал головой.

– Миранда…

– Не перебивай, я же попросила. Кому еще я смогу это рассказать? Уже тогда я подумала, что все на самом деле должно быть совершенно иначе, но я слишком долго ждала возможности умереть, чтобы вот так отказаться от нее. И я пошла на поводу у этого своего желания. А на самом деле все не так. Все совсем не так. Нужно жить. Ради тех, кем мы когда-то были. Тех безалаберных хулиганов, которые… которые делали кучу глупых вещей. Глупых, забавных, странных вещей, которые и составляли детство. Вещей, которые и составляли жизнь.

– Ты произносишь такие

длинные тирады, что мне кажется, не так уж плохо ты себя чувствуешь, – прокомментировал я.

– Так оно и есть, Марк, – рассмеялась она. – Так оно и есть… И я поняла, что ради тех нас – кем мы были – стоит жить. И стоит попробовать удержать небо. Разве мы были плохими, Марк? Разве мы тогдашние не стоим того, чтобы удержать небо сейчас? Ведь нет места лучше, чем родной дом. Разве не так, Марк?

Я молчал.

– Это даже забавно – благодаря чему нам удалось свидеться. Или из-за чего… Как это для тебя, Марк? «Благодаря» или «из-за»?

Я молчал.

– Прощай, Марк, – тихо сказала она.

Я снова посмотрел на свои руки.

А потом взглянул на небесную твердь.

* * *

Прошло три месяца.

Тем вечером я не вернулся вниз.

Да и потом подошел к люку лишь один раз – сказать дежурным, что со мной все в порядке.

И что я остаюсь здесь.

И что Верхний Город больше не угрожает Нижнему.

И да, чтобы Билли-Ящерицу поселили не на двадцатом ярусе, как помечено в его пропуске, а на пятидесятом, в моей квартире.

Пусть кто-нибудь другой сражается морковью и смотрит в перископ на разрушающийся город его детства.

Пусть кто-нибудь другой воспользуется той жизнью, что должна была быть у меня внизу.

Пусть кто-нибудь другой влезет в шкурку, которую я сбросил.

Все мои ярусы уже давно построены.

И теперь у меня другая цель.

Стать атлантом.

Осталось сто восемьдесят три дня.

И я буду атлантом.

Потому что нет места лучше, чем родной дом.

И мы должны за него бороться.

Кто, если не мы?

5

…там, где смыкаются миры…

…случилось так, что тьма была укрыта облаками и солнце начало пробиваться сквозь них, хотя три четверти его все еще были затемнены; и тут вдруг из-за облаков протянулась рука, и я задрожал при виде ее, и держала она письмо, запечатанное четырьмя печатями, на котором было начертано: «Я – черное, но прекрасное, как палатки Кедара, как завесы Соломона: посмотрите на меня, потому что я – чернота, потому что солнце посмотрело на меня»…

Генрих Матаданус, «Возрожденный Золотой Век»

По ту сторону снега

Снежный сейнер барахтался среди нагромождения волн, обходя наиболее высокие из них, задирая нос к небу, а после скользя с очередного гребня вниз. Паруса, то ловившие, то теряющие ветер, трещали и выли под стать вьюге, кружащей до самого горизонта. Ещё немножко, и тройная ткань, нашитая поверх выдубленных шкур, могла не выдержать, и тогда команде придется несладко.