Отражение удара
Шрифт:
Он вдруг очень ясно представил себе, чем все это кончится. В один прекрасный день обе его половины сольются в одно безумное целое. Первый шаг к этому уже сделан, а когда этот короткий путь завершится, он свихнется окончательно и укокошит кого-нибудь среди бела дня и при всем честном народе. Возможно, последней жертвой станет, наконец, он сам, и тогда ему предстоит доподлинно узнать, так ли страшен черт, как его расписывают попы.
Он снова немного всплакнул от жалости к себе. Слез он не стыдился чего стыдиться, если он один? Слезы — далеко не самое страшное из того, что он про себя знает.
Сергей Дмитриевич закончил ужин, не ощущая вкуса пищи, и залпом выпил стакан холодного, чуть подсахаренного чая. Он
Золотые слова…
Стемнело, но он не стал включать свет. Ему вдруг подумалось, что еще немного, и, обманутый темнотой, двойник как-то проявит себя, шевельнется внутри и, может быть, заговорит с ним. Он сидел, боясь сдвинуться с места, и ждал, обмирая от мистического ужаса перед тем, что должно было вот-вот произойти.
Но ничего не произошло, разве что спина совершенно затекла, и начала кружиться голова. Шинкарев вздохнул, вслух обозвал себя дегенеративным ослом и включил свет.
Оказалось, что уже начало двенадцатого, а это означало, что он пеньком просидел в кресле больше трех часов. По телевизору шла какая-то белиберда, которая неизвестно когда и как успела начаться. «Задремал я, что ли?» подумал Шинкарев, отлично зная при этом, что не смыкал глаз. Скорее уж, это было что-то вроде транса…
Спать, однако, хотелось со страшной силой, и лишь огромным усилием он заставил себя подняться и вынести мусор. Где-то ему приходилось слышать, что выносить мусор вечером — дурная примета, но чистота была для Аллы Петровны настоящим пунктиком, и, оставив полное мусорное ведро в доме до утра, Сергей Дмитриевич рисковал вместе с завтраком получить довольно неприятный выговор. Выслушивать колкости ему не хотелось, он и так чувствовал, что находится на грани нервного срыва, и потому сунул ноги в туфли, набросил куртку и вышел из квартиры, держа в руке прикрытое пластмассовой крышкой мусорное ведро.
На лестнице он опять столкнулся с Забродовым и не сразу его узнал: вместо обычного камуфляжного костюма сосед красовался в смокинге и во всем остальном, что к смокингу прилагается. Несмотря на праздничный костюм, был он на этот раз непривычно угрюм, но с Сергеем Дмитриевичем поздоровался, как всегда, вежливо, и первым посторонился, пропуская его и мусорное ведро.
Сергей Дмитриевич кивнул в ответ за неимением шляпы, которую можно было бы приподнять, и привычно отвел глаза. Сталкиваясь на лестнице с Забродовым, он в последнее время почему-то не мог на него смотреть: чудак в камуфляже казался опасным. Кроме того, толстуха со второго этажа, у которой была левретка, по секрету сообщила Шинкареву, что его жена зачастила к соседу. Шинкарев вежливо послал толстуху к черту — Алла Петровна была чересчур умна, чтобы заводить амуры на виду у всего подъезда. Сергей Дмитриевич не сомневался, что, вздумай она завести любовника, он об этом никогда не узнает. Но не оставляла мысль, что жена могла заподозрить его в том, в чем он подозревал себя сам, и поделиться сомнениями с соседом. Сосед был мужчиной крепким, и, судя по всему, не только решительным, но и весьма головастым, и в случае чего мог запросто скрутить Сергея Дмитриевича в бараний рог, или, что было бы еще хуже, подкараулить двойника во время одной из ночных прогулок и застукать на горячем. Поэтому Шинкарев старался как можно меньше попадаться ему на глаза, но, как назло, сталкивался нос к носу всякий раз, как выходил из дома. Это,
«Это паранойя, вот это что такое», — подумал он, вываливая содержимое мусорного ведра в стоявший во дворе контейнер. Мысль эта не принесла ему успокоения, и, ложась в постель, Шинкарев всухую сжевал четыре таблетки валерьянки, хотя и без того засыпал на ходу.
А наутро он, наконец, получил ответ от двойника.
По случаю субботы идти на работу было не нужно, и он так и этак прикидывал, как бы проверить послание, не привлекая внимания жены. Жена же, как назло, хоть и легла очень поздно, встала одновременно с Сергеем Дмитриевичем и все утро ходила за ним по пятам, в юмористических тонах описывая презентацию и то, как их начитанный сосед смешал с грязью писателя Старкова.
Сергей Дмитриевич кивал, улыбался в нужных местах и один раз даже заставил себя рассмеяться, внутренне сходя с ума: головная боль и сухость во рту наводили его на подозрения. Чтобы жена не заметила его состояния, он, стараясь говорить в таком же, как и она, игривом тоне, рассказал, встретил на лестнице непривычно угрюмого соседа.
— Теперь я понимаю, почему он был такой надутый, — сказал он. — Это же надо: пришел и испортил презентацию! Вот артист!
Наконец, Алла Петровна обнаружила, что в доме вышел весь хлеб, и снарядила мужа в магазин. Выйдя на лестницу, Шинкарев первым делом полез в карман и вздрогнул: карман был пуст. Он лихорадочно зашарил по всем карманам, и наконец обнаружил записку в заднем кармане брюк. Кроме записки, он нашел во внутреннем кармане куртки черный капроновый чулок. Он узнал его: эти чулки Алла Петровна надевала, когда ей хотелось побезобразничать в постели и вокруг нее. Коротко удивившись тому, что здесь делает чулок, да еще один, Шинкарев рассеянно сунул его в карман и вернулся к записке.
Записка была смята в комок чьей-то небрежной рукой… чьей-то окровавленной рукой, поправил себя Шинкарев. Ха, чьей-то! Ясно же, чьей…
Бумага выглядела так, словно ею вытирали испачканные кровью руки, а потом скомкали и затолкали в карман. Оглянувшись по сторонам, Сергей Дмитриевич расправил мятый лист и пробежал глазами знакомый текст. Он не сразу понял, что ответ находится у него перед глазами: поначалу оставленная двойником надпись показалась ему просто следами окровавленных пальцев, которые вытирали о бумагу. Да это и были следы окровавленных пальцев, но при ближайшем рассмотрении они складывались в буквы, а буквы образовывали слово.
Одно-единственное коротенькое слово, косо выведенное прямо поперек записки.
То же самое слово, что было нацарапано на дверце забродовского «лендровера».
Вместо подписи стоял кровавый отпечаток большого пальца. Сергей Дмитриевич, содрогаясь от отвращения, приложил сверху большой палец своей правой руки.
Размер, похоже, совпадал, но этого было мало.
«А чего тебе еще? — спросил он у себя. — Кто, кроме тебя, мог это сделать? Но я все равно должен убедиться… Ах ты, мерзавец! Значит, это и есть твой ответ?
Интересно, что же ты выкинул на этот раз?»
Он не запомнил, как сходил в магазин и вернулся домой. Хлеба он, тем не менее, принес, и жена ничего не заметила. Сняв куртку и, ботинки, Сергей Дмитриевич сходил в гостиную, прихватил простой карандаш и перочинный нож и заперся в туалете.
Здесь он расстелил у себя на коленях кусок туалетной бумаги и торопливо наскоблил на него графитовой пыли с кончика карандаша.
Он обмакнул большой палец в графит и прижал его к записке рядом с прежним оттиском. Отпечаток получился на загляденье, и Сергей Дмитриевич, хотя и ничего не смыслил в дактилоскопии, без лупы и микроскопа видел, что отпечатки очень похожи друг на друга. Вот эта петля, и этот завиток… А вот эти пальчики мы обнаружили на чемодане русской «пианистки», вспомнилось ему ни к селу ни к городу.