Отражение в мутной воде
Шрифт:
Да мало ли можно вспомнить таких случаев! Только вспоминать не хотелось: даже и теперь, через годы, Тину начинало трясти, а в детстве и юности все это непременно сопровождалось тяжелейшими истерическими припадками.
Ирина Максимовна и сама-то не принадлежала к числу людей сдержанных, заводилась с полоборота, долго и с упоением орала на не угодивших ей кассирш, продавщиц, сослуживиц, знакомых… Тина втихомолку страдала от этого, стыдилась матери и больше всего на свете боялась сделаться на нее похожей. Безмерно чувствительная, предельно эмоциональная от природы, она насильно надела на себя маску непроницаемой сдержанности и холодного равнодушия
Выйдя замуж за Михаила, она доверчиво распахнула перед ним свой внутренний мир… и очень быстро поняла, что мужа явно шокируют ее «фокусы». Сначала он пугался за Тину, не в силах, например, прервать ее дремотного оцепенения перед горящей свечой, которое заканчивалось невнятным бормотанием о каком-то автобусе, чьей-то сломанной ноге… Потом начинал тихо рычать, найдя ее среди ночи на балконе. Жена, подставив ладони-ковшики под звездный свет, бормотала: «Что-то случилось плохое! Что-то где-то случилось!..»
А то, что дней через десять Михаил упал на автобусной остановке и получил трещину берцовой кости, а вскоре пассажирский самолет врезался в гору на побережье Татарского пролива, – воспринималось как случайность. А обращать внимание на женушкино бормотание не стоит. Теща, так та, не стесняясь, покручивала при взгляде на нее пальцем у виска, а муж?!
Михаил любил Тину, а потому раздражение против «фокусов» очень скоро перешло у него в снисходительную жалость к «дурочке», к «юродивенькой»… И снова пришлось Тине надевать на себя броню равнодушия и самоуверенности. И постепенно новое свойство характера стало ее второй натурой, оттеснив в самые отдаленные закоулки сознания сверхчувствительность, способность к провидению. Тина временами почти забывала об этом своем глубоко подавленном втором «я». И когда это пришло вновь, она даже себе самой не хотела признаться в том, что это не просто сон, что опять, опять началось прежнее… Нет, не началось – вспыхнуло на миг. Но обгорела Тина в том огне дочерна.
Но почему все-таки? Что послужило толчком?
Да, она крепко привязалась к Валентину, даже мечтала выйти за него замуж (если ради этого не придется переезжать в Москву), однако самозабвенной, пылкой страстью это не было. Или теперь так кажется, когда время прошло? Нет, Михаила она когда-то любила сильнее.
Так чем же была вызвана яркая вспышка в сознании? Какими-то геомагнитными явлениями? Бурями на солнце? Нет, не то… Жаль только, что не пригрезились ей заодно и последствия этого предвидения.
Она напрягла память, но не смогла вспомнить даже намека на нынешнюю ситуацию – бег сквозь тайгу, бегство от смертельной опасности…
Тина кое-как припомнила эти места. Вон там тропочка над берегом. А вдруг ее преследователей осенит, каким путем она может от них уйти, и они…
Знают или не знают? Можно выяснить это эмпирическим путем, топая и топая вперед. Однако не исключено, что ее опыт будет прерван пулей, и тогда Тина отправится прямиком туда, где ее поджидают Валентин, и Света, и Данилушка с бабой Верой, и Михаил с Лидой… Хотя нет – Лида, пожалуй, не поджидает. А вот интересно: там, на небесах, она по-прежнему будет ненавидеть «соперницу» или смерть воистину примиряет всех?
Тина схватилась за виски и встала, чуть покачиваясь от сильного головокружения. Ветер бессонно гудел в
Идти дальше по тропе? Не идти? А если так, то что предпринять? Чего уж точно нельзя делать ни в коем случае, так это возвращаться в село.
Страшно… Она не боялась тайги, но сейчас не находила в себе сил шагнуть в шелестящую тьму. Хотя есть разница, не бояться тайги днем – или ночью!
Может быть, досидеть до света прямо вот здесь, прижавшись к толстенному березовому стволу? Жаль, что не хватает храбрости пройти буквально сто шагов: там начинается кедровник, по какой-то непонятной экологической причуде не загубленный цивилизацией. Земля под кедрами сухая, усыпанная желтыми иглами, хорошо прилечь на этой вековой подстилке… А здесь, под березой, придется устраиваться прямо на тропе: Тина не может одолеть в себе страха перед сырой, высокой, таинственно шуршащей травой.
С губ сорвался истерический смешок, и Тина, зажав рот рукой, села прямо там, где стояла.
Страха перед травой! С ума она сходит, что ли? Или уже сошла? Немудрено…
Какая-то нелепость лезла в голову. Думалось, скажем, о том, что лешие не любят, когда поперек их тропы укладываются спать путники, и ночью могут шугануть невежу, даже придушить в сердцах… А вот интересно: если бы с одной стороны стоял разъяренный леший, а с другой – хладнокровный Виталий, кого бы выбрала Тина?
Вдруг над головой словно бы затявкала собачонка. Волосы встали дыбом, но тут же вспомнилось, что так иногда кричит сова. А вот и тяжелый шум крыльев – улетела.
Ухо чутко улавливало каждый шорох. Вот хрустнула ветка, вот вроде бы шуршат осторожные шаги…
Тина напряглась, каждую секунду готовая вскочить, бежать.
До боли всматривалась в темноту.
Какая-то тень у кромки леса! Человек? Почему он не движется? Ну сколько он может там стоять!
Нет, нет, не человек – валежина. И никаких шагов, ничего, кроме ветра высоко-высоко над головой.
Тина закрыла глаза – и сразу стало легче. Отступили от тропы те пятеро – мертвые, померкли их бледные, будто пятна светляков, лица. И она вдруг уснула… успела еще удивиться, что засыпает, – и радостно, с облегчением рухнула в теплую, мягкую тьму.
Ее разбудило солнце. Проворный луч пробрался сквозь заросли, коснулся век. Слева, где под берегом сонно дышал Амур, все было окутано туманом, клочья его свисали с ветвей. А от тайги туман уже отполз, тропа тоже очистилась.
Тина поднялась, горстью собрала с травы росу, сильно потерла лицо, прогоняя остатки сонной одури. Никто ее не потревожил ночью – спасибо. Теперь можно идти в Калинники.
С богом, что ли?
Пошла, нетвердо ставя затекшие ноги.
Солнечные лучи слабо проникали под крону деревьев. Познабливало, но воздух был напоен духотой. А вскоре вообще станет жарко.
Кое-где на лианах она видела гроздья ягод. Но лимонник еще зеленый, да и кишмиш тоже. Только рот свяжет. Хотя несколько вызревших, мягких ягодок все-таки удалось выискать.
Тина сначала шла через вырубку с замшелыми пеньками, но вот начался и кедровник. Оказывается, он не такой уж чистый, как чудилось издали: и ели есть, и березы. Тропа круто спустилась в овраг, потом так же круто пошла вверх. Здесь земля была сырая, скользкая. Кое-как выбралась, исколов ладони о ствол молодой аралии, за который волей-неволей пришлось уцепиться, чтобы не съехать на дно оврага.