Отражение жизни в ТЕБЕ
Шрифт:
Что такое, это настоящее? Экран монитора, мелькающие картинки, буквы, слова, проскальзывающие мимо, не успевшие донести свое послание до сгорающего мозга. Сгорающего до тла и безвозвратно. Трясина мыслей перемалывает в жижу воспоминания случайные и не случившиеся, и выдает их в хаотичном порядке образами, от которых хотелось бы избавиться, но не выйдет.
Клик. Где он? Кто он такой, и есть ли хоть что-то, что осталось от него настоящего? Клик. Что это за звуки рядом с ним, и действительно ли они рядом? За стеной слышатся голоса, исходящие из динамиков, музыка, едва уловимая, диалоги актеров с экрана. Они правда разговаривают? Они правда существуют? Или это все лишь шутки воображения, что горит в пламени
Когда он успел стать таким? Пустым, беспомощным, беззащитным, слабым. Он держится здесь и сейчас только за одну лишь соломинку, но даже название ей дать не в силах. Так за что же он держится? Когда все началось и начиналось ли вообще? Может быть, он всю свою жизнь шел к этому моменту шаг за шагом, и теперь просто наблюдает издалека, как безжизненное тело сидит, сгорбившись у экрана.
За окном шумят машины и чирикают птицы, продолжая свою жизнь день за днем. На коленях разлегся пушистый кот. Мягкий, мурчащий, он трется мокрым носом о ладонь в надежде на то, что ладонь поднимется и погладит. В комнате приглушенный свет от лампы-ночника, скрадывающий четкие линии фигур. Легко потеряться в этом мире, но трудно найтись. Особенно, если не знаешь где твое место. Особенно, если знал, где твое место, но уже многократно сумел запутаться.
Губы высохли, глаза устали, руки дрожат, но пальцы продолжают двигать колесико, чтобы сменялись картинки на экране. Если выбирать между мельканием внутренних ощущений и внешних пикселей, пусть лучше будет второе, так проще стараться не думать.
Где начало того, что происходит теперь? Был ли это какой-то определенный момент, или все дни, что он провел, живя в этом мире, сложились кирпичик к кирпичику? Он помнит себя разным, даже совсем маленьким.
Далекие времена детства для кого-то кажутся непроглядной тьмой, но только не для него. Он помнит ненавистную жижу, именуемую манной кашей, холодный вишневый компот, игрушки, спрятанные ото всех в домашнем шкафу. Это только его игрушки, почему он должен с кем-то делиться? Нет, только он будет их касаться, только он будет разглядывать их, рассаживать по своим местам, разговаривать с ними, а потом снова прятать.
Эти дети рядом, они слишком шумные. Носятся по ковру, разламывая замки, собранные из конструктора. Носятся и плачут. Почему они такие? Шумно, непростительно шумно. Хорошо, что скоро всех загонят в кровати, и можно будет спокойно помечтать в тишине. Можно будет побывать в других мирах, не вылезая из-под одеяла, перенестись в собственные законы и правила. Туда, где все только так, как он хочет. Туда, где все двигаются по заранее подготовленному сценарию, и не смеют шевельнуться без приказа.
Он сидит в углу, отвернувшись, придумывая свою игру. И только он будет в нее играть, другие не поймут, исковеркают, изломают до неузнаваемости, и оставят его в замешательстве, спустя пятнадцать минут. Убегут смеясь, забыв про него и про выстроенный мир. Не приближайтесь, не врывайтесь со своей беспечностью и легкомысленностью. Здесь, в этом углу все серьезно и реально, у вас все не так, и никогда так не будет.
Клик, клик, клик… И только пустота, которая засасывает все глубже и все дальше. Есть ли в этом мире хотя бы один человек, который сможет его понять? Была она, только она одна, но теперь вообще никого. Он ушел сам, не сказав ни слова, закрылся, закупорился, исчез, как только представилась возможность, а она не стала искать и выдергивать снова. Наверное, устала. Не в чем ее винить и себя винить не в чем. Но почему тогда мерзкие неприятные чувства продолжают разъедать изнутри? Как от них избавиться? Можно ли не чувствовать ничего?
Эта
Привет.
Они начали говорить это друг другу из-за правил приличного тона. Первый курс, океаны незнакомых лиц вокруг, и ты еще не знаешь, кто будет твоим другом, а кто до конца обучения так и будет проходить мимо с безучастным взглядом. Люди так устроены, стремятся найти своих и чужих, сбиться в стаи, найти единомышленников. Но он не стремился ни к кому, и не желал находить товарищей, с которыми можно бы было в перерывах обсуждать преподавателей, а после пар гулять до ночи. Ему было хорошо одному и спокойно.
После нескольких недель с начала первого семестра, все уже с кем-то подружились и желали усесться рядом. Все, кроме него, и еще одной удивительной особы. Она была совершенно на него не похожа. Она звонко смеялась и лавировала между одногруппниками, словно корабль между причалами. Могла поддержать любую беседу, и была одинаково дружна абсолютно со всеми, а значит, конкретно ни с кем. Когда же все рассаживались так, чтобы оказаться рядом с теми, с кем хотелось бы, она не отдавала предпочтение никому, садилась просто туда, где было свободно. И по забавному стечению обстоятельств, чаще всего это место оказывалось рядом с ним.
Но несмотря на то, что так бывало довольно часто, все их общение ограничивалось только одним словом, сказанным по очереди друг другу. Он не хотел вдаваться в глупые рассуждения о погоде или того хуже, опускаться до уровня сплетен и баек, а потому, просто молчал. А ее это, видимо, устраивало, и никаких разговоров она не начинала.
Славное было время, спокойное. Может быть, стоило перекроить один день, всего один день, чтобы все это не закончилось теперь так ужасно и пусто. Решился бы он изменить этот день, чтобы исчезло все, что было между ними? Тогда он смог бы остаться таким же свободным, как и был всегда. Одиноким, гордым, не нуждающимся в словах и утешении, не нуждающимся во внимании. Как так получилось, что он стал в этом нуждаться так сильно, и теперь не может вынести когда-то спасительное одиночество?
И почему раньше время с собой воспринималось как благословение, а теперь это похоже на дьявольское наказание, пытку. Мучительную и тянущуюся бесконечно долго. Мысли, мысли, мысли. Может ли он хотя бы на секунду перестать думать? Хотя бы на секунду не думать ни о чем, раствориться в тишине, не видеть этих всплывающих картинок перед глазами. Хаотичных, мелькающих, поглощающих в свое настроение и перекраивающих его состояние.
А картинки перед глазами пляшут, тонут, опутывают и связывают. Звуки за стенкой раздражают, неужели так трудно сделать телевизор хотя бы немного тише? Пиксели на светящемся экране мелькают, но ускользают от понимания. Соленая капля падает с подбородка, проникая в складки старого темно-синего свитера, исчезая в них. Костяшки кулака нервно постукивают по коленке, выдавая рваный ритм шаманских танцев у костра. Губы плотно сжаты в тонкую линию, едва заметную на лице, погруженном в полумрак.
Единственная фраза, изредка срывающаяся шепотом, провоцирует новые капли, падающие в недры складок:
– Я так больше не могу.
Но, видимо, все еще может. И жить может и дышать, и есть, и очень много спать тоже может. Каждый день кажется последней песчинкой на переполненных весах, но дни все тянутся и тянутся, вот уже почти полгода.
Полгода с момента получения диплома, полгода с момента последней встречи с ней, полгода затворничества в этой квартире, словно в берлоге. Полгода отвратительной погоды на душе. Без сил, без надежд, без обещаний, без веры, что когда-нибудь станет легче.