Отражение
Шрифт:
Другое дело — Степан. Тому если надо — он выпросит, не выпросит, так выцарапает, не дадут — возьмет силой или украдет. И назовется Семеном...
3
Уже перед смертью мать рассказывала: когда была беременна, простудилась сильно. А лечиться как? Восьмой месяц. Ни тебе антибиотиков, ни тебе аспиринов. Короче, никакой химии. Вот и привела к ней соседка Алевтина деда-знахаря. Для городов да и во время развитого социализма это была большая редкость. Узнай об этом кто-нибудь на работе, засмеять не засмеяли бы, но на каком-нибудь очередном собрании могли выговорить. У них в городской
Врачи неотложки предложили срочную госпитализацию, но Татьяна Васильевна отказалась, о чем пришлось давать специальную расписку. Боялась больниц, в жизни не лежала. Была уверена — попадешь хоть раз на больничную койку, так и будешь там до самой смерти частым гостем. А больничных запахов и бледно-голубых стен на дух не переносила. «Скорая» уехала, и Алевтина, причитая, помчалась звонить знакомым, которые знали нужный адресок. Татьяна попыталась, было, возражать, но та отмахнулась: да не трясись ты за свою работу, что тебе беременной сделают?
Дед Андрей (сам так велел себя называть) в дом вошел так, будто каждый день здесь бывал, да и с Татьяной Васильевной заговорил, словно она ему близкая родственница.
— Что, прихворнула, Танюшка? — были первые его слова, при этом он как-то необычно ласково потянул ее имя на первом слоге. А как глянул на ее огромный живот, так и похмурел. Сел и долго молча покряхтывал, теребил бородку да позевывал. И Татьяна Васильевьвна совсем притихла, поняла, что скажет ей сейчас этот дед нечто важное, а, может, и не очень приятное. Дед же закрыл глаза и протянул над ней руки. Пошептал, позевал, даже, показалось, заснул совсем. Но потом вдруг встрепенулся, откашлялся громко и посмотрел на нее приветливо.
— За весь век ничего такого не видел. Два человека в тебе, Танюшка, это точно. Два младенчика... Но душа у них одна на двоих.
— Да как же это? — всплеснула руками за его спиной Алевтина.
— Откуда же мне знать? Я ж не ведаю, а просто вижу.
— И что? — тихо спросила Татьяна Васильевна.
— Если б все как в математике было, сказал бы я, что один из близнецов при родах умрет. Но этого-то я как раз и не вижу. А уж как одно на двоих поделят — одному Богу ведомо...
Татьяна Васильевна облегченно вздохнула. Будет у нее двое сынишек, а уж кому души не хватит — она свою отдаст. Да и правда ли все это?
Пришел полоумный дед, наговорил всякостей, нагнал тумана, а ты верь.
Дед Андрей улыбнулся:
— Оно, конечно, рентгену больше верят, — будто мысли прочитал, — но душу рентгеном не высветишь, не увидишь. А вот простуду твою мы быстро прогоним. — Потеребил бороду и ушел на кухню, где стал кипятить воду, чтобы заварить-запарить травы.
Как
— Ну, далее не моя компетенция, а если понадоблюсь — адрес знаете.
Денег не взял. И ушел, пошаркивая, позевывая да плечами пожимая.
А ровно через месяц Татьяна Васильевна оказалась в роддоме. И все было, как полагается, и боли никакой сначала не почувствовала... Сначала. Это когда Семен на этот свет пробивался, да и не то слово — пробивался, легко шел, как по маслу. Никто ей не орал на ухо, мол, тужься. Так себе: разговоры вполголоса, даже слышно было как ходит туда-сюда под окном муж — совершающийся отец Андрей Георгиевич. И вдруг началось: резкая боль и первые крики врачей:
— Да как же это?!
— Он же обратно!
— Не может быть...
Понимала, что происходит что-то неладное, но что она могла? Только терпеть и ждать. А потом от боли и вовсе сознание помутилось. Когда стала приходить в себя, рядом с ней была только улыбчивая пожилая акушерка. Ее еще «наседочкой» в роддоме звали. Для таких, как она, рождение каждого младенца не работа, а праздник, оттого и была счастливее всех на свете. И, казалось, что скрыта в ее лучистых глазах вечная тайна рождения. Добрая тайна. И нашептывала она эту тайну обессиленным роженицам. Вот и над Татьяной Васильевной шептала ласково:
— Все у тебя хорошо, милая... Два малыша-крепыша. Но один — забияка немножко. Старшего, видать, отпихнул, обязательно захотелось ему первым быть. Да у нас тут пока что места всем хватает. Врач-то наш за двадцать лет практики ничего такого и не видела! Во как. Он-то тебе, неуемыш этот, больно и сделал.
— Значит, оба живые? — прошептала Татьяна Васильевна.
— А как же еще могло быть? — подчеркнуто удивилась «наседочка». — Лучше подумай, как звать их будешь. Щас-то не спутаешь, номерки у обоих, а потом?
Считать это обычаем, пожалуй, нельзя. Манера что ли какая-то — называть младенцев именами старших, прославленных хоть и на уровне семьи родственников? Голову они с Андреем ломать не стали, дали дедовские имена. У обоих на букву «С», да и имена, слава Богу, русские, без всяких там современных выкрутасов. Научных трудов о влиянии имен на судьбу человека они с Андреем не читали, святцев не знали. А деды их были вполне достойными людьми: оба войну прошли, трудились честно, награды имели, всю жизнь дружили и даже похоронены рядом.
Близнецы были довольны, сладко чмокали грудь и против дедовских имен не возражали. Андрей им даже свидетельства показал — вот, мол, полюбуйтесь, это вам не пустышку грызть, Семен Андреевич и Степан Андреевич!
Уж когда выходила Татьяна Васильевна из роддома с двумя попискивающими кулечками, подошла к ней «наседочка». Подошла без улыбки, вроде как маялась, сказать — не сказать, но все же сказала:
— Знаешь, Танечка, а Семен-то, когда родился, не дышал. Доктор наш — руки и голова золотые...