Отражение
Шрифт:
— «Паркер»... — зачем-то сказал Валерий Николаевич и, задыхаясь от невиданного доселе приступа рвоты, упал рядом.
Сквозь слезы, сквозь молочный туман ночи он видел мечущиеся силуэты и вспышки. Потом вспышки, словно в стоп-кадре, замерли и, превратившись в фиолетовые огни, стали парить, медленно опускаясь, над самой травой. Где-то совсем рядом пытался освободиться из-под тяжелого мертвого тела Веня. А потом...
Валерий Николаевич сам себе голову готов был дать на отсечение, уверившись, что виденное им не было галлюцинацией, что это не ужас пережитого поразил на какое-то время мозг, и без того расплавленный и беспомощный, не эффект от мощной концентрации
Может, была еще музыка? Трубы? Или это эхо пальбы в голове?
А небесные витязи, между тем, изничтожали всполохами огня, вырывавшимися из их коротких мечей, все, что было на просеке. Нет, оно не взрывалось, не горело, оно бесследно исчезало в каком-то бесцветном огне, охватывающем палатки, боевые машины (откуда только успели выкатить спецназовцы?), людей, в безумии своем стреляющих в небо...
— Господи!.. — рядом сидел, обняв колени, Смирнов. — Господи! Прости нас грешных, ибо не ведаем, что творим.
Он, как и Валерий Николаевич, плакал.
— Ангелы? — догадался вдруг Попов, но они уже поднимались наверх, не оставив даже следа от дикой скверны, заполонявшей эту тихую поляну еще минуту назад, и окно в небе затянулось серой тканью низкого утреннего облака. И больше уже не было ничего и никого. Может, только такие же «сторонние» наблюдатели, как Смирнов и Валерий Николаевич.
Только на третий день, проплутав по болотам и непролазным чащам, в висящей лохмотьями одежде они вышли на бетонку, где шофер вахтовки принял их за заблудившихся геологов. И они не стали возражать.
4
— Валерий Николаевич? Попов? — как и положено — двое в штатском. Но с такими же короткими стрижками и толстыми жилистыми шеями, как у любого рассейского бычары-боевика.
— Ну наконец-то! — облегченно вздохнул Валерий Николаевич, и будто не было никогда червем выедающего душу страха. Только пьяная усталость.
Он как раз стоял напротив «Академкниги», пытаясь уловить в памяти что-то щемящее-дорогое сердцу и безвозвратно ушедшее. Счастливые минуты прошлого? Пожалуй, да. А что может быть лучше минуты, приравненной к вечности своим сосредоточенным покоем и целеустремленностью познания, когда рука и взгляд касаются страниц новой книги?
«А жена потом найдет меня уже в морге. Сердечный приступ на фоне прогрессирующего алкоголизма. Никто и не заметит. Зато я смогу заглянуть в это окно. Жену жаль... Очень...»
Глава десятая
ТЕНИ ДЕМИУРГА
1
Рыхлая масса президента, облаченная в шорты и майку, с непривычным стаканом минералки в руке говорила медленно, уже совсем по-брежневски. Разве что — внятно. Но, похоже, начиная высказывать мысль, президент к концу фразы плохо помнил, о чем он начал говорить. Поэтому он традиционно оканчивал ее каким-нибудь «надо решить проблему». Глядя на него ничегоневыражающим взглядом, Борис Леонидович Осинский испытывал легкое отвращение и жалость одновременно и вовсе не испытывал желания стать президентом. Зачем? Он хоть завтра сделает для страны нового всенародноизбранного. Вон он какой большой! Гора, которая ходит к Магомету! А в тени работается легче — голову не печет, и зад не потеет.
Осинскому не нравилось приходить на встречи с ним в элитный теннисный
Нет, каган забыл, как с просветленным лицом катался на троллейбусах и залазил на купленные Осинским броневики. Первые два года он был хорошим каганом, но потом начал уж слишком быстро деградировать. Знал бы он, что говорят о нем на улицах.
— ...Понимаишь, да?.. — и улыбочка, посвященная народу.
— Понимаю, — кивнул Осинский. — Что-то он там говорит про Чечню? Выкупить помощника? Ну так за это, батенька, платить надо. В том числе и сам Осинский от подобных операций имеет и процент и политический капитал. Да и рано еще. Пусть еще в горных аулах погостит. Местные нынче «особенно гостеприимны».
Глядя на этого президента, Осинский невольно вспоминал другого — бравого кавказца с кошачьими усиками. Надо же — поверил в свою звезду! Захотел поиграть в национально-освободительное движение. Ему даже свои говорили, что нельзя хозяину освобождаться от рабов. Заигрался генерал! Ну да ладно, мавр сделал свое дело, мавр может уйти. И этому пора на покой...
— Борис Леонидович, — шепнул охранник, протягивая телефонную трубку.
Раз потревожил — значит что-то важное. И удалился в подобострастном полупоклоне. Учил же: никаких льстивых рож, никакой челобитной азиатчины, вы — солидные люди, но вы — мои машины для убийства. Вы — внешняя оболочка моего тела, которую я питаю лучше, чем внутреннюю! Но нет-нет да бросят леща! Ладно уж...
Осинский, не торопясь, приложил трубку к уху, извинительно посмотрел на президента. Тот шмякнул двойным подбородком себя по груди: понял, разговаривай, мы тоже люди деловые.
— Борис Леонидович? — сказала трубка голосом Маккаферти. — Наш петушок попал в ощип.
— И где вы таких берете?!
— В штате Юта...
— Берите в другом штате в следующий раз! Но, как я понимаю, нас это устраивает?
— Вас, но мне бы хотелось получить пробы, я же здесь на работе.
— Это не проблема, генерал. Я вам обещаю. Мне же важно знать, что знают они! Особенно пошустрить местных. И как только все прояснится, не стоит задерживаться с планом Б.
— О'кей, — отозвалась трубка, и Осинский прервал связь.
2
Никогда Джеймс Маккаферти не пытался разгадать загадок русской души, но в последнее время часто задумывался, как можно их использовать. Чем дальше выполнялся план гениального Даллеса о победе доллара над Советами и над Россией в частности, тем больше приходилось думать в тайных коридорах Белого дома и Пентагона о том, как безболезненно удержать оголодавшего русского медведя на цепи. Но порой ситуация очень напоминала 1941 год, когда в сентябре на рабочих столах Гитлера и фон Браухича лежали сводки о том, что Красная Армия уже пять раз уничтожена. Скрупулезно изучавший военную историю Маккаферти даже помнил цифры русских потерь: 2,5 миллиона убитыми и ранеными, еще 2 миллиона в плену, 22 тысячи орудий и минометов, 18 тысяч танков, 14 тысяч самолетов...