Отражения
Шрифт:
Нинка даже опешила, такой она свою мать видела впервые: глаза горят, щеки пылают, решительная…
«Эх, мама, мама. Не знаешь ты ничего про дочь свою непутевую… И про человеческую подлость…»
Согласилась Нинка. С неохотой, но согласилась. Договорились, что Мария Гавриловна привезет Вовчика ей к сентябрю ближе, чтобы привык немного к матери да к городу. На выходные обещала к себе забирать да деньгами помогать, по возможности. А большие ли возможности-доходы у пенсионерки? Подмога одна – сад-огород, хоть овощей не покупать.
Теперь
Долго думала, не знала, как подступиться к предстоящему разговору. Несколько ночей вертелась, мучилась бессонницей, вздыхала протяжно и горестно, вставала, капала себе корвалола, снова ложилась… Даже Вовка заметил, что с ней что-то неладное творится: «Мам, снова сердце болит?»
После нескольких таких тревожных ночей решилась. Когда Вовка после завтрака собрался как всегда на речку, Мария Гавриловна попросила его погодить, мол, надо ей что-то важное сказать ему.
Усадила внука подле себя на диван, обняла, чмокнула в непослушный чубчик:
– Вовчик, сынок, знай, что я тебя очень люблю и всегда буду любить…
– Мам, я тоже люблю тебя. Можно я уже пойду? – и соскочил с дивана.
– Вова, погоди, дай сказать.
Вовка снова сел, выжидательно глядя на мать.
– Сынок, мама – это самый-самый близкий человек на свете. Она носит тебя под сердцем, любит, когда ты еще в животе у нее…
Мальчишка смотрел на Марию Гавриловну непонимающе – к чему она клонит.
– Но иногда так случается в жизни, что ребеночек появляется, когда мама еще не может быть настоящей мамой.
– Как это, мам? Ведь, когда тетеньки рождают детей, они сразу становятся мамами?
«Если бы так, сынок… И детей не было бы брошенных, оставленных в роддомах…»
– Ну да, Вовчик, сразу, но… – она запнулась, не зная, как же объяснить совсем еще ребенку, что не каждая родившая уже мать. Иногда, избавившись от бремени, избавляется такая, подобно кукушке, и от заботы о своем «птенце». Как Нинка.
– Я хочу рассказать тебе, сынок, про одну такую женщину.
Вовка заерзал на диване. Ну, зачем ему про какую-то там женщину знать, но мама посмотрела строго: сиди!
– Эта женщина была молодая, девчонка совсем, глупая еще…
– Дурочка, что ли? – не удержался Вовка.
– Ну, можно и так сказать. В общем, когда она родила ребеночка, она сама еще не была взрослой.
Мальчик совсем запутался: сама девчонка, а ребеночка родила, но взрослой не была. Что-то мама не так говорит.
– Вот тебе – семь лет, а ей, когда она стала мамой, всего на десять лет больше было. Школу только закончила. Ни работы нет, ни образования…
Про работу Вовка знал, все вокруг работают. Теть Валя – продавцом в магазине на колесах, а дядя Ваня – на той машине шофером. Баба Тоня, почтальонка, письма приносит. Мама тоже работала, на ферме, но потом, из-за сердца, не стала. Она пенсию получает – как инвалид. Хотя Вовка не понимал, как это
А мама продолжала:
– В общем, запуталась совсем девка. Ни работы, ни образования, ни мужа. Да еще и ребенок… Ну вот она и решила оставить его в роддоме. Чтобы другие люди, уже взрослые, взяли его к себе.
Вовка ничего не понимал. Сначала родила, потом оставила. Для каких-то других людей. Совсем мама запутала.
Мария Гавриловна, собравшись с духом, продолжила:
– Она его там оставила, а мы с твоим папой взяли его.
– Мам, кого вы с папой взяли? Ребеночка? А где он? – и даже оглянулся, машинально, готовый увидеть этого ребеночка.
– Это ты, сынок…
– Я?
– Ты, Вовчик.
Мальчишка смотрел на Марию Гавриловну во все глаза, с недоверием. Свалившееся на него удивляло, было сложным, практически непосильным для его детского соображения.
Он молчал некоторое время, видно было, что пытается осмыслить то, что только что узнал. Наконец, произнес:
– Мама, так я не твой сын? И не папин? А ты мне не мама, что ли?
– Сынок, я – твоя бабушка. А твоя мама – Нина.
Вовка вспомнил эту Нину – тетку, которую видел несколько раз. Она была красивая, но какая-то… недобрая. А когда папа умер… то есть не папа, а дедушка, она тоже приезжала. И за столом запела, а мама… бабушка на нее заругалась. Потом эта тетя у него спрашивала: любит ли он свою маму.
Значит, про нее мама… рассказывает, что родила она его, Вовку, и оставила, а мама с папой к себе забрали.
Вовка пытался соединить звенья цепочки, которая вдруг, разом, рассыпалась, и оттого мальчику стало неспокойно, неуютно, зябко даже, несмотря на летнюю жару за окнами.
До этого дня все было просто и понятно. Есть он, Вовка. Есть его мама. Был еще и папа, но он умер. Есть этот дом, куры во дворе, улица, деревня. Речка есть. Лес. Небо. Это все было привычным ему, виденным сотни раз. Это был его мир. И если что-то менялось в этом мире, то и эти перемены были понятны и объяснимы. Деревья в лесу пожелтели – наступила осень. Речку затянуло льдом – пришла зима. Мама купила цыплят по весне – значит, из них вырастут взрослые курочки и петухи.
А теперь вдруг рушилась стройность этого привычного мира. Оказалось, что мама – никакая не мама. И папа – дедушка, а не папа. А какая-то чужая тетка, которую видел всего-то раза три, это – мама.
Нет, решил он, его мама – вот эта, а не какая-то тетя Нина. Он знал все ее морщинки, что лучиками разбегались по широкому лицу. Все знакомо было в ней. Нос – как нос, глаза – обычно добрые, улыбающиеся, сейчас – на «мокром месте». Большие, в мозолях, с голубыми выпуклыми венами, руки все время что-то делают: лепят вареники, стирают, моют, гладят… И пахнет от них таким родным – то ли пирогами с яблоками, то ли хлебом с вареньем…