Отражения
Шрифт:
Эрнст Неизвестный: «Любой художник, если он не проститутка, свободен изначально»
Эрнст Неизвестный, пожалуй, самый известный русский скульптор, живущий на Западе. Этот удивительный сильный человек в 17 лет пошел на фронт еще той, Второй мировой войны. Уже перед Победой он был тяжело ранен и почти похоронен — санитары везли его в морг, но уронили. Он пришел в себя и застонал от боли…
Имя Неизвестного особенно прогремело после печально знаменитого разгромного выступления Никиты Хрущева, которого возмутила выставка работ художников-нонкорформистов,
Эрнст Неизвестный тогда, по сути, тоже оказался среди таких же «кандидатов». Он и уехал, позже, в семидесятых годах прошлого века. Сделав, между прочим, потом знаменитый памятник на могиле, раскаявшегося в своей тогдашней глупости, Хрущева.
Это было время, когда властители еще умели каяться.
А Неизвестному, который известный и который Эрнст, в Нью-Йорке, в его мастерской раскаиваться, по большому счету, оказалось не в чем.
Он с тех самых пор, как мальчишкой пошел добровольцем на фронт жил и творил то, что считал для себя важным и необходимым. Независимо от географии и, тем более, от власти.
Э. Неизв.: Свобода творчества не связана с заказами. Я и в Советском Союзе, как скульптор, делал заказы, но чувствовал себя свободным. Главное, это добиться права делать, что хочешь. Другое дело, когда это право достигается большой кровью и ненужными нервными потерями.
В России вся жизнь такая. Мы тратили колоссальные силы, преодолевая непонятно что. Это словно идешь по равнине, но постоянно борешься с камнями. Так что я всегда был свободен. Любой художник, если он не проститутка, свободен изначально.
Отъезд из страны в свое время стал серьезным шагом в моей жизни. Но не в творчестве. Здесь, на Западе, просто намного больше технических возможностей.
А. Ст.: И здесь, в США, вы получили, что хотели?
— Я лично получил. Но это очень индивидуально. Для кого-то Запад может быть более губителен, чем даже жесткий режим. Меня устраивает, что здесь никто ничего не требует. Никто не дает, но и не просит. Один таксист мне сказал, что он, если хочет, спит до двух часов дня, но зато потом работает ночью. Хочу быть бедным — буду бедным. Хочу стать богатым — может и не буду, но попытаюсь. Хочу выставляться — буду. А не хочу — оставлю все дома. Здесь мир личного выбора. Но кому-то это тяжело, потому что есть люди, которые не способны жить без опеки и до гробовой доски ищут опекающих их пап.
— Вы считаете себя таким сильным?
— Я просто не люблю, чтобы меня кормили. Но и не люблю, чтобы у меня что-то требовали. Главное, чтобы оставили в покое. В этом, однако, есть свои неудобства, Иногда хочется, чтобы тебя ненавидели и любили.
Когда я работаю, то не думаю ни о чем постороннем. Если работа сделана искреннее, то она найдет своего зрителя. И, в отличие от конъюнктуры, надолго.
Художник не должен чувствовать себя неповторимым и
Проблемы любого человека интернациональны. А национальное — это исторически сложившийся способ самовыражения, не больше. Но это исключает провинциальность, которая меня всегда особенно раздражала.
— Это внешний раздражитель. А что вас раздражает в себе?
— Снисходительность. Мне не нравится, что я отношусь к миру, словно мне в нем жить тысячу лет. И я смотрю на все из какого-то далекого прошлого или будущего.
Я завидую тем, кто может злиться. И еще тому, кому необходим успех, как стимул для работы.
— Только не говорите, что сами равнодушны к успеху.
— К успеху я отношусь цинично. Как к средству сделать то, что я хочу. То есть успех порождает возможность делать, но сам по себе он не доставляет наслаждения. Но я в себе это не люблю.
— А что вы, наоборот, любите?
— Когда я разбираю всякие человеческие качества, скажем, ум, честность, смелость, я пришел к выводу: больше всего мне нравится воля. Иногда даже воля к злому действию, если она сконцентрирована и может вызвать у меня некое этическое восхождение. Именно это качество я в себе культивирую.
Скажем, встаю, если мне нездоровится, обливаюсь холодной водой, продолжаю работать. Даже не важен результат труда, Важно — что-то преодолеть. Это греет.
Очень странно, но я частенько думаю, что мне не нравится в людях. Это оказалось очень трудно. Глупость может быть разной, смешной. Жестокость омерзительна, но иногда она бывает красочной, как жестокость Цезаря Борджии или Леонардо.
Но, пожалуй, больше всего мне не нравится в людях необоснованная претензия. По- моему, это самое страшное качество. И зачастую оно становится причиной не только личной или семейной трагедии, но и социальной. Очень многие трагедии мира покоятся на необоснованных претензиях.
— Похоже, художнику все равно где работать. Но США все-таки страна специфическая, даже для Запада. Как у вас сложились отношения с Америкой?
— Географическое местоположение тела не имеет для меня значения. В первый же день эмиграции я оказался в Австрии, взял воск и начал работать. И мой обычный день в США отличается от российского только тем, что здесь мне никто не мешает работать. Человек похож на телефонную книгу, особенно когда ему много лет. Накапливается какое-то количество раздражителей, разных имен.
Обратите внимание, как легко можно отличить нового иммигранта от старого. К новому очень трудно дозвониться, а к давнему — легко. Потому что у него уже все «утрясено». И телефон всегда работает, и не занят. Он телефоном пользуется по делу или, реже, «по дружбе». А новый иммигрант телефоном пытается восполнить оставленную где-то там, в прошлом доме, свою телефонную книжку. Таким образом он заполняет свой психологический вакуум.
В этом смысле творческий человек, во всяком случае я, оказывается более счастливым, потому что этот вакуум заполняется творчеством.