Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев

Коллектив авторов

Среди же свиты высказывались соображения, что надо послать в Петроград генерала с диктаторскими полномочиями, предоставив в его распоряжение отряд войск для усмирения восставших.

Из Могилева в Петроград выехал ген. Иванов с эшелоном георгиевских кавалеров. Как я слышал, затем, уже в пути, по мере приближения георгиевского баталиона к Петрограду, среди георгиевцев возникло брожение. Они говорили, что напрасно их посылают в Петроград, так как в народ и народные войска стрелять они не будут.

Дальнейшие события шли, однако, с такой лихорадочной быстротой, что трудно было остановиться на определенной линии действий. Проектировалось осуществить эту меру, но через час намеченный план уже не годился, так как народные требования шли не эволюционным, а революционным темпом.

Был момент, когда казалось, что положение, может быть, в значительной степени

спасено, если послать в Петроград популярного генерала из фронта, хотя бы генерала Брусилова, снабдив его диктаторскими полномочиями и дав вместе с тем возможность объявить народу, что государь согласен на образование ответственного министерства.

Генералу Воейкову приписывается страшная, задуманная им мысль, будто бы он, при обмене мнениями о создавшемся положении, сказал:

– Что ж, надо открыть двинский фронт, революция немедленно будет тогда потушена.

Лично я этой фразы не слышал, как не слышал ее от царя и других членов свиты и мне кажется, что если и была такая фраза, то она была произнесена в совершенно ином смысле.

Фраза эта могла быть произнесена так:

– Революцию можно подавить силой оружия, но откуда взять войска. С севера, тогда ведь будет открыт двинский фронт.

Герцог Лейхтенбергский продолжает:

– Мне кажется, если бы царь все время продолжал находиться в Могилеве и вел бы оттуда переговоры с исполнительным комитетом Гос. Думы, он бы не очутился в таком положении, в каком находится теперь. Ведь в пути царь не имел возможности установить правильных и тройных сношений по телеграфу с М. В. Родзянко. Все переговоры пришлось вести через ген. Алексеева, а последний, сносясь с исполнительным комитетом Гос. Думы, передавал царю народные требования и желания.

– Если это так, то тогда зачем понадобилось царю ехать в Псков? Отчего сразу он не возвратился в Могилев? Ведь там он имел бы полную возможность установить нормальные сношения в переговорах с Г. Думой?

– Я тоже не понимаю, – ответил герцог. – Имелось, очевидно, в виду выяснить настроение войск на фронте и в зависимости от этого принять дальнейшие шаги. Были разговоры, что поездкой в Псков, может быть, удастся через Лугу и Гатчину проехать в Царское Село. На деле же оказалось обратное. Царь приехал в Псков и из первых же слов ген. Рузского он убедился, что все его ставки проиграны.

Мы приехали в Псков 1-го марта. Сейчас же по приезде в царский поезд пришел ген. Рузский с докладом. Я нес тогда дежурство. В момент прихода Рузского в свитском вагоне был ген. Воейков. Насколько я припоминаю, здесь кажется больше никого не было. Ген. Рузский был взволнован, говорил нервным, повышенным тоном, и я понял, что восставшее столичное население и Гос. Дума не пойдут на компромиссы.

Ген. Рузский говорил:

– Вся политика последних лет – это тяжелый сон и сплошное недоразумение. Гнев народный не простит этого. Ген. Рузский, называя имена Щегловитова, Сухомлинова, Протопопова, говорил о них с чувством презрения. Он говорил о возмутительном протекционизме, практиковавшемся при всех назначениях, и намекал на некоторых влиятельных членов свиты, окружавших государя и умевших распространять на него свое влияние.

О чем говорил ген. Рузский затем с государем, мне неизвестно, но, оставшись наедине с ген. Воейковым, я заметил:

– Кажется, и по вашему адресу ген. Рузский прошелся. Ген. Воейков стал доказывать, что никакого влияния на государя он не имел и не имеет. Все назначения проходили без его посредства и его ведома.

На другой день, после того, как государь подписал акт об отречении, за чаем царь, между прочим, спросил меня:

– Объясните, герцог, отчего так не любят ген. Воейкова? Я ответил, что не знаю, но объясняю себе это главным образом тем, что в народных массах существует уверенность, что ген. Воейков играет видную роль при дворе и имеет влияние в назначении сановников на высшие государственные посты.

Государь возразил, что он не знает случая, когда бы ген. Воейков хлопотал о назначении того или иного лица на ответственный пост…

Ген. Н М. ТИХМЕНЕВ.

Последний приезд Николая II в Могилев.

Произошла революция… Все более и более сгущавшиеся телеграммы Родзянко к государю: беспорядки – мятеж – революция… Посылка с войсками генерала Иванова из Могилева в Петроград для подавления бунта…

Я получил приказание экстренно приготовить поездной состав для отправления в Царское Село и Петроград, находившегося в ставке, в качестве ее охраны,

Георгиевского батальона и ген. – адъютанта Иванова. Ничтожная с технической стороны, эта перевозка не представляла никакой трудности. Однако, в виду особой ее цели и придававшегося ей значения, начальник штаба ген. Алексеев пожелал лично выслушать от меня доклад об ее организации. Когда я, во время доклада, сидел в кабинете ген. Алексеева, вошел адъютант генерала и доложил о прибытии ген. – ад. Иванова, который немедленно и был приглашен Алексеевым. С своей привычной приветливостью поздоровавшись с ген. Ивановым, Алексеев, не садясь, как-то весь выпрямился, подобрался и внушительным официальным тоном сказал Иванову: «Ваше высокопревосходительство, государь император повелел вам, во главе Георгиевского батальона и частей кавалерии, о движении коих одновременно сделаны распоряжения, отправиться в Петроград для подавления бунта, вспыхнувшего в частях петроградского гарнизона». После этого Алексеев сделал паузу, воспользовавшись которой Иванов ответил, что воля государя императора для него священна, и то он постарается выполнить повеление государя. Алексеев молчал. Понимая, что генералам надо, быть может, переговорить с глазу на глаз и видя, что Алексеев как будто позабыл о моем присутствии в кабинете, я постарался обратить на себя его внимание. Алексеев, как бы спохватившись, распрощался со мной, и я вышел из кабинета. Дальнейшего разговора я не слышал. Думаю, что у Алексеева тогда уже мало было надежды на успех экспедиции Иванова. Иванов, с которым и раньше этого мне приходилось несколько раз дружески и откровенно беседовать, был очень озабочен, когда через час приехал ко мне, чтобы сговориться о подробностях поездки. Я уговорился с ним, что буду непосредственно осведомлять его о движении прочих частей, направляемых из района северного фронта в его распоряжение, и что он будет телеграфировать непосредственно мне о своем движении. «Только сомневаюсь я, ваше высокопревосходительство, чтобы вы получили мои телеграммы», сказал я ему, «перехватывать их будут». Я оказался прав. Сколько помнится, из нескольких посланных Ивановым телеграмм (о чем я узнал от него уже впоследствии) я получил только одну. А моих телеграмм он не получал вовсе. Зато потом, значительно уже позже, я имел удовольствие прочесть все мои телеграммы напечатанными в книге «Палладиум русской свободы».

Если не ошибаюсь, то часов около 9 вечера, в день разговора моего с ген. Ивановым – 27 февраля, ген. Лукомский (ген. – квартирмейстер штаба) передал мне распоряжение о немедленной подаче литерных поездов (двух царских поездов, в одном из которых обычно ехал государь, в другом – свита), так как государь собрался уезжать в Царское Село. Я был несколько удивлен. Во-первых, я только что получил сведения – и довольно точные, – что государь собирается уезжать не сегодня, а лишь послезавтра утром. Затем, никаких распоряжений о пропуске царских поездов я обычно и не делал, так как всеми царскими поездками ведала инспекция императорских поездов, лишь согласуй, когда это было нужно, график движения с соответственным моим путейским органом. По техническим условиям поезда не могли отойти раньше поздней ночи. Глубокой ночью, вернее ранним утром, 28 февраля, я прямо из своего служебного кабинета поехал на железнодорожную станцию проводить царский поезд, чего я вообще никогда не делал. В полной темноте, без единого огня, с наглухо завешенными окнами стоял поезд около платформы, ожидая отправления. На перроне станции не было никого; не лезла в глаза и обычная охрана. Через несколько минут из поезда вышел кто-то из дворцовой прислуги и, проходя мимо меня и, видимо, признав меня, поклонился и сказал: «Да, вот и едем; и вы приехали, ваше высокопревосходительство?..» Тяжело, видимо, было на душе у этого человека. И мало убедительны были те несколько слов ободрения, которые я сказал ему. Тяжело было на душе у всех…

Прошли два томительных дня. Пожар в Петрограде разгорался. Движение царского поезда по Московско-Виндавско-Рыбинской дороге, переход на восток на Николаевскую дорогу, возвращение на «Дно»; движение на запад на Северо-Западную дорогу; прибытие в Псков. Пребывание в Пскове. – Отречение. Уже позже узнали мы подробности отречения. Узнали и о том, как впустую пропал весь заряд красноречия человека, поехавшего убеждать царя об отречении. «Я уже решился», т. – е. решился раньше вашей речи, – таков был ответ государя на речь Гучкова. Отречение его было действительно, как сказал он позже нам. – «следствием его решения», принятого под влиянием представлений высшего командного состава армии, но вне всякого влияния речей посланцов Думы.