Отречение от благоразумья
Шрифт:
— Давайте, — маленькая плоская фляга ныряет в полутьму оконца, за ней следует увесистый промасленный пакет:
— Отбивные и немного пражских колбасок — с наилучшими пожеланиями от пани Эли. На сегодня все.
— Благодарствуем, — усмехаются за дверью. — Слушайте, вам не надоело каждый день таскаться туда-сюда с этими мешками? А поймают?
— Надают по шее и отпустят, — бодро отвечаю я, стараясь не задумываться над такой возможностью. — В худшем случае, засадят переписывать протоколы, сляпанные отцом Фернандо. Человек закончил Толедский Университет, а до сих пор пишет с ошибками...
Молчание. Похрустывает разворачиваемый пергамент.
— Как там Маласпина?
— Хуже некуда, — говорить правду чрезвычайно
— Я его подвел, — с трудом проталкиваются наружу еле слышные слова. — Обещал больше, нежели мог дать.
Ни добавить, ни возразить мне нечего. Пытаюсь сменить тему:
— Синьорина Фраскати просила передать — у них все в порядке, она пытается хлопотать об отсрочке суда и более полном расследовании...
Замолкаю, понимая, насколько нелепо это звучит. Решающее заседание трибунала состоится через пять дней, и ничто не в состоянии этому помешать. Лючия разрывается между больной сестрой, которой становится все хуже, и пражской коллегией адвокатов. После неудачной попытки Фортунати она разыскала какого-то безумца, решившегося выступить на грядущем процессе в защиту Мирандолы. Думаю, это намерение не осуществится. Завтра, в крайнем случае послезавтра, сей правовед обдумает все хорошенько и пойдет на попятный — по собственному решению или вняв подсказкам более умудренных опытом коллег. Святая инквизиция в лице господина Густава Мюллера не собирается выпускать из когтей такую добычу. Еще бы — настоящий воплощенный демон, да еще еретик и вольнодумец впридачу.
Однако сейчас тот, кто молча стоит с другой стороны дубовой двери — обычный человек по имени Аллесандро делла Мирандола, некогда посол блистательной Венецианской республики, а ныне заключенный монастыря святого Клемента в Праге. Где шляется Леонард — сказать трудно. Он обязательно вылезет во время допроса, чтобы поддержать своего... владельца? друга? собрата по несчастью?.. но в иное время он отсутствует. Я уже научился понимать, когда разговариваю с Мирандолой, а когда — с обитающим внутри его души демоном. Впрочем, трудно не заметить различия. Леонард — подлинное стихийное бедствие, заключенное в человекоподобную форму, ничего не боящееся, но, как я все больше убеждаюсь, почти ничего не могущее в этом мире. Дело не в проникновенных молитвах святых отцов (как они твердо убеждены) и не в чарах холодного железа, созданного человеческими руками (как полагает сам Леонард и некоторые другие сочувствующие, в том числе я). Дело в окружающем мире. Он слишком изменился с той далекой поры, когда в нем заправляли Леонард и его сородичи.
Если бы знать, как повернуть все вспять... или как отправить Леонарда обратно. Это наверняка знает мэтр Никс, по ошибке призвавший демона сюда, но как заставить его пойти на союз? Магистр не в фаворе при императорском дворе, больше жизни боится инквизиции и пребывает незнамо где. Даже если — рискнем предположить — мне удастся как-то его убедить, провести в Клементину и обеспечить безопасное осуществление ритуала возвращения, у герра Мюллера все равно останется лакомый кусочек — делла Мирандола. Только теперь лишенный защиты своего запредельного покровителя, обычный человек, способный вытерпеть определенное количество часов на дыбе и над жаровней, который затем начнет подтверждать все, что
Да, что потом?
— Мне пора, — заслонка, поскрипывая, встает на место, прочно отрезая Мирандолу от крохотного островка свободы. Сквозь толстые доски еле слышно доносится:
— Эй! Не приходите больше, слышите? А то будем жариться на одном костре!..
У него еще сохранилась способность находить в сложившейся ситуации что-то забавное... Впрочем, так ему и положено, ведь в его душе обитает неизвестно как проникший туда демон смуты, карнавалов и веселья, не знающего преград. Интересно, а Леонард понимает, насколько глубоко он влип? Что с ним станется, когда Мирандолу затащат поверх груды сухой соломы и поднесут факел? В том, что это произойдет, я не сомневался. Отец Густав закусил удила и пер напролом: «Демон и его приспешники должны быть уничтожены, а до того — раздавлены морально!»
Наконец, отцу Алистеру удалось вдолбить в крепколобую тевтонскую голову господина председателя трибунала немудрящую истину: что, ежели существо, обитающее в душе Мирандолы и не поддающееся никаким экзорсизмам, вообще не подвластно физической смерти? Хороши же будут братья святого Доминика, пытаясь сжечь или каким иным способом извести бессмертное создание! Неудача, естественно, предоставит еретикам и прочим злопыхателям возможность вволю посмеяться над оплошавшими инквизиторами, и не причинит ни Мирандоле, ни связанному с ним Леонарду ни малейшего вреда. Вывод? Нужно срочно определить слабые места демона!
От Маласпины в этом отношении толку не добились — после первых допросов он вообще стал невменяем, и либо начинал выкрикивать нечленораздельные проклятия, либо незамысловато удалялся в страну грез. Отец Фернандо безвылазно просиживал в библиотеке Клементины, перерывая сочинения по демонологии — от новейших до самых древних, относящихся к XIII или XIV веку — в поисках ответа на вопрос: чем можно запугать демоническое существо, да не обычное, а никак не укладывающееся в рамки теологических описаний? Ничего подходящего он пока не обнаружил, а день суда неумолимо приближался.
«День суда — Судный день, — ернически подумал я, выбираясь из подвалов Клементины. Ведущие наверх ступеньки носили посередине плавный изгиб — след множества прошедших по ним ног. — Как бы меня не запрягли помогать Фернандо... И все же — кто такой этот Леонард, как он попал сюда и почему из всех людей выбрал для своего вместилища именно Мирандолу? Не может быть, чтобы он захватил первого попавшегося человека! Зачем он подарил отцу Алистеру яблочко? Это наверняка знак, сакральный символ, а мы не можем разгадать его потаенного смысла...»
О зеленом яблоке отец Алистер, как я понял, предпочел умолчать. Разумно. Каждый имеет право на маленькие тайны.
Пока я торчал в подвале, из нависших над шпилями пражских колоколен пепельно-сизых туч просыпался мелкий, колючий снег. Я шагал вдоль длинного флигеля, красного, с грязно-желтыми выступами плоских колонн, и уныло размышлял, куда податься — сегодня, в воскресенье, допросов не намечалось. Флигель примыкал в дому настоятеля, несколько комнат в котором теперь принадлежали отцу Густаву и его помощникам, в том числе и мне. Узкий переулок отделял владение аббата Гибернова от левого крыла собора святого Климента и заканчивался возле стены, означавшей границу монастырских владений. Там имелась небольшая калитка, запертая на засов. В самом деле, прогуляюсь-ка я в город. Послушаю vox populus, так сказать. Заодно и передохну от царящего здесь тихого кошмара.