Отрешенные люди
Шрифт:
— Вывести посвящаемых, — приказал мастер, и тех увели через небольшую дверь двое людей в масках. — Приступим, братья, к посвящению, — с этими словами на середину комнаты ввезли на небольшой тележке довольно солидных размеров обыкновенный неотесанный камень серого цвета с острыми гранями. Мастер положил жезл и взял в руки тяжелый молоток, и, приблизившись к камню, несколько раз с силой ударил по нему так, что мелкая щебенка посыпалась на пол. Затем он передал молоток своему соседу, и тот в точности
— Зачем это они камень долбят? — поинтересовался Кураев у стоящего рядом Чернышева.
— Это символ обработки непосвященного, которому со временем предстоит стать нашим братом.
— И его молотком долбать будут?
— Не говори глупостей, — ответил тот и взял в руки молоток, несколько раз с силой ударил по камню и с поклоном передал мастеру.
Когда каждый в меру своих сил приложился к камню, то все по знаку мастера затянули следующую песню:
Мужайтесь, братия избранны,
Небесной мудрости сыны…
После окончания песни раздались три громких удара в дверь, через которую только что вывели вновь посвящаемых, и стоящий спиной к двери страж с обнаженной шпагой в руках громко спросил:
— Кто решился нарушить наш покой?!
— Свободный муж Сергей желает войти в почтенный Орден Свободных Каменщиков, — ответил голос из–за двери.
— Достиг ли он того возраста, когда может свободно распоряжаться собой, как зрелый муж? — спросил мастер.
— Да, великий, достиг.
— Какую веру он исповедует?
— Православную веру.
— Какой чин имеет?
— Корнет, учитель.
— Где проживает?
— В Санкт—Петербурге, о, великий…
— Можно ли ввести его и приступить к испытаниям? — спросил всех мастер и поднял свой жезл.
— Впустить, — ответили собравшиеся и выхватили шпаги, направили их в сторону двери, которая медленно открылась, и на порог вступил один из постоянных членов ложи в маске, ведя за собой на грубой пеньковой веревке, наброшенной на голую шею, испытуемого.
Кураев заметил, что молодой человек, назвавшийся Сергеем, был необычайно бледен, глаза его неистово сверкали в преддверии испытаний, а когда все остальные масоны сделали несколько шагов к нему и приставили острие своих шпаг к его груди, он закачался и чуть не упал, но вовремя был кем–то поддержан за плечо. Его довели до центра комнаты, шпаги опустили, и мастер с горящим факелом в руке вплотную приблизился к юноше, поднес пламя к самому лицу. Тот невольно отшатнулся, но сзади стояли члены ложи, не давая ему и шага сделать назад.
— Своей ли волей пришел ты к нам? — спросил мастер.
— Да… — слабым голосом ответил тот.
— Признаешь ли ложу нашу за собрание высших и отмеченных судьбой людей?
—
— Согласен ли исполнять волю старших над тобой?
— Согласен…
— Сможешь ли жизнь свою посвятить общему нашему делу во имя торжества разума человеческого, во имя истины?
— Постараюсь посвятить всю жизнь…
— Признаешь ли всех членов нашей ложи за братию свою?
— Признаю…
— Поклянись же служить до последнего издыхания делу нашего братства, и если нарушишь сию клятву, то согласен лишить себя жизни.
— Клянусь, — прошептал испытуемый и без чувств рухнул на руки стоящих сзади масонов.
Однако мастер ничуть не смутился, а продолжил ровным и твердым голосом, указывая на потерявшего сознание испытуемого:
— Видите, любезные братья, этот адепт пришел с открытым сердцем и чистой душой, чтоб служить делу разума и света. Согласны ли вы на то, чтоб принять его в наше братство?
— Быть тому!!! — вскричали все сразу и юношу унесли куда–то.
Следующий желающий быть принятым в масонскую ложу держался более мужественно, и его подвергли более продолжительным испытаниям: подносили к ладони горящий факел, заставили пройти под скрещенными шпагами, а под конец положили в обитый пурпурным материалом гроб и задвинули крышку, спросив, не пожелает ли он, пока не поздно, отказаться от своего намерения. Наконец, и он был принят в масонское общество. Потом все отправились в просторную столовую, где их ждали обильные кушанья и запотевшие бутылки с вином. Тут всем было позволено снять с лиц черные повязки, и Кураев увидел множество знакомых лиц, но не подал и вида, не желая проявить бестактность.
— Ну, как тебе наше собрание? — с гордостью спросил его граф Чернышев, когда они уже затемно уселись в карету, чтоб добраться до столицы.
— Честно? — повернулся Гаврила Андреевич к нему.
— Конечно, а как иначе.
— Не обидишься? — переспросил для верности Кураев.
— С чего я должен буду обижаться, — старался придать своему голосу спокойствие Чернышев, но легкое дрожание выдавало его.
— На мой взгляд, все это на ярмарочный балаган походит, — насмешливо выговорил Кураев.
— Думай, что говоришь, поручик, — подпрыгнул на сидении Чернышев.
— Я всегда думаю, граф, — не меняя тона, ответил Гаврила Андреевич, — а не думавши, не говорю.
— Понимаешь ли ты, что коль я сообщу о том братьям по ложе, то тебе не поздоровится?
— Жизни лишите, что ли? — угроза никак не подействовала на поручика.
— Всякое может случиться, — неопределенно ответил Чернышев, — но учти, у нас руки длинные, везде найдем и достанем.
— А чего меня искать? Вот я, здесь, бери хоть сейчас.