Отрешенные люди
Шрифт:
Граф любил именно эти послеобеденные часы, когда Анна Ивановна обычно уезжала куда–нибудь из дома, и он оставался практически один, если не считать вышколенных слуг, затаившихся в своих комнатках. Сын Андрей службу оставил, детей собственных не имел, жил за счет отца, но отдельно, снимая квартиру на Мойке, в родительский дом заглядывал редко, по большим праздникам, к тому же в последние годы отношения меж ними вдруг неожиданно обострились, лишний раз не наведается. А потому Алексей Петрович знал, что его никто не потревожит и можно спокойно,
Прошло более часа, а он все так и сидел в старом потертом кресле, чуть прикрыв глаза, когда услышал, как к дому подъехала карета. Выглянул в окно и безошибочно узнал грузную фигуру Михаила, уверенно направляющуюся к парадному входу. Алексей Петрович лишь сейчас хватился, что он до сих пор не переодет, в шлафроке, быстро позвонил в колокольчик и крикнул моментально явившемуся лакею:
— Одеваться! Быстро!
Когда камердинер, растворив обе половинки двери, громко объявил:
— Его сиятельство, граф Михаил Петрович Бестужев—Рюмин, — канцлер был уже облачен в нарядный камзол и широко шагнул вперед, раскинув руки.
— Иноземный дух от тебя так и веет, — проговорил, когда обнялись. Затем чуть отстранился от него, продолжая держать за плечи, внимательно всматриваясь в глаза, оценивающе и придирчиво разглядывая брата.
— Зато от тебя плесенью несет, — парировал Михаил Петрович, сморщив большой, бестужевский, нос с едва заметной горбинкой. — Все сидишь как мышь в норе и на свет не вылазишь?
— Должен кто–то и в норе сидеть до поры до времени, не всем по заграницам ездить.
— Ладно, ладно, не ерепенься… Рассказывай, как живешь. Шуваловы не очень докучают?
— Не без этого… Сила у них в руках.
— Знаю я, что у них в руках, — криво усмехнулся Михаил Петрович, — вся Вена только о том и говорит, что императрица фавор иной имеет. Правильно говорю? Ванька Шувалов в гору пошел? Верно?
— А чего ему не пойти? Молодой, ловкий, и сорока еще нет.
— Да–а–а… Нам бы с тобой его годики. А? Мы бы им показали!
— С чем приехал, лучше скажи. Мария—Терезия шуры–муры за нашей спиной не затевает? С Фридрихом не перешептывается?
— О чем ты, Алексей, ни–ни… И слышать о нем не желает. Зато из Парижа зачастили людишки разные. Чего–то готовят.
— Знамо дело, чего против нас может Людовик готовить: турка поднять, расшевелить, татар крымских, а сами меж тем тихонько в Черное море корабли шлют, фарватер меряют.
— И об этом знаешь? — удивился Бестужев–старший.
— А то как, не зря хлеб жую и к государыне на доклады хожу. Кое–что известно. Но более других меня Фридрих беспокоит, хитрая бестия. Он хоть и шлет к императрице любезные письма, но замышляет себе кусок пожирнее оттяпать…
— На Саксонию нацелился, — вставил слово Михаил Петрович.
— Верно, верно. А потом и Марии—Терезии не поздоровится, а там уже и наш черед придет. Попридержать его надо, как думаешь?
— Не мешало бы, но ведь он нас не
— Главное, государыне объяснить, что он за фрукт, Фридрих этот.
— Кто мешает? Поди, при дворе каждый день бываешь.
— Каждый–то каждый, да только у государыни нашей, как тебе известно, то головка бо–бо, то собачка любимая подохнет, то… — канцлер безнадежно махнул рукой, отвернулся, подошел к письменному столу, взял табакерку, осторожно отсыпал на ноготь большого пальца небольшую порцию табака, нюхнул, блаженно закатил под лоб глаза. — Не желаешь? — спросил брата.
— Отвык, прости, а вот трубочку закурю, — Михаил Петрович вынул из бокового кармана трубку с прямым мундштуком, — вели огня подать.
Хозяин дома негромко звякнул колокольчиком, и тут же возник лакей, держа в левой руке зажженную свечу, с поклоном подал ее старшему Бестужеву и молча удалился.
— Как тебе удается их в страхе держать? — удивился Михаил Петрович, прикуривая от свечи. — А у меня что ни лакей, то пьяница или бабник, не доорешься иной раз….
— Каков господин, таков и слуга, — улыбнулся глазами Алексей Петрович, — али не знал?
— Но–но, ты мне это брось, не озорничай. Жалею пороть их, вот и творят, что в голову взбредет.
— И я не порю, а сразу в рекруты — и весь сказ.
— Как Андрей твой? — поинтересовался старший Бестужев.
— Лучше не спрашивай. Все то же, толку никакого. Его вот в рекруты не сдашь, сорт не тот. Тебе ладно бездетному жить, а мне… Как старшего схоронил, то думал Андрюшка первым помощником станет, да все без пользы. Денег который год ему на руки не даю.
— И об этом слышал, — обмолвился Михаил Петрович со вздохом. — Не та нынче молодежь пошла.
— Не говори. Размазня! Погляжу еще малость, да и в монастырь направлю. Пущай до конца дней в волосянице походит, с кваса на хлеб перебиваясь.
— Не трави душу, не поможет. Давай–ка о делах потолкуем. Есть у меня задумка одна, как императрице глаза на Фридриха и его проказы открыть. Рассказать?
— Конечно, — оживился Алексей Петрович, — почему сразу с этого не начал? Говори, рассказывай…
— Да особо не о чем и говорить. Мыслишка одна у меня вертится, а как к ней ноги приделать, и не знаю. Семейство все еще там, в Холмогорах, неопределенно взмахнул он рукой.
— Что это ты про них вспомнил? — моментально насторожился Бестужев–младший. — Лучше из головы выкинь, забудь о семействе том, а то и до греха недалече.
— Царевич верно уже в возраст вошел, — не слушая брата, продолжал Михаил Петрович, — а слышал я, будто Фридрих им, ох, как интересуется.
— Надо думать, — прошелся по комнате граф Алексей Петрович и, бесшумно приоткрыв дверь, глянул в коридор, но там никого не было.
— Не доверяешь слугам? — проводил его взглядом Михаил Петрович.