Отрицательная Жизель (сборник)
Шрифт:
Федьки Федорова на месте не было. Спрашивать о всех чудесах было некого. Я еще не перестал удивляться, как зазвонил телефон. Чистый Ниночкин голос спросил: «Как твое здоровье?», а затем она деловито сообщила, что шеф просит явиться к нему через час с планом.
Нина. Я еще ничего не сказал о ней, а это так важно. Она секретарь Главного. На это место она попала еще при Старике, временно. Наш секретарь после автомобильной аварии надолго выбыл из строя. Нина не хотела идти на это место, но ее уговорили. Работала она хорошо.
Гордая и красивая девушка. У нас чаще говорят «красивая, но гордая».
Красота ее проста. Светло-карие глаза, пушистые ресницы, брови тоже пушистые — наверное, такие и зовут соболиными. Смугловатый румянец, большой рот. Она редко улыбается. Но когда улыбается, на щеках делаются две ямочки, и кажется она совершенной девчонкой. Пожалуй, самое красивое в ней — движения. Объяснить это невозможно, надо видеть! Я всегда любуюсь ею, когда она что-нибудь делает. Руки у нее не маленькие, но тонкие и быстрые. Даже почтовые конверты она вскрывает удивительно красиво.
До случая с линотиписткой Валей во время массовки думали, что Нина холодный человек. А потом убедились, что это не так. Настоящие спасители Вальки были не те двое, что ее вытащили, а Нина. С той минуты, как Вальку вынесли на берег и до самого дня ее свадьбы, Нина проводила с ней все свободное время. И что же? Валька теперь счастливая жена и мать.
Таких, которые могли бы себя назвать Ниниными друзьями, среди наших девчат и тем более ребят нет. Вероятно, потому, что она окружила себя какой-то зоной холода и высокомерия. Мне кажется, это неспроста. Есть за этим что-то, может, какая-то обида, может, какой-то ее принцип. Но что-то есть.
Мне надо было сказать о Нине. Она имеет отношение не только к моей «истории», но ко мне, ко мне самому. Очень хотелось вспомнить ее сейчас. Вот написал я о ней и задумался. Ведь как я написал? Сухо, холодно. Разве так надо было написать? Есть в ней хорошее, настоящее, но открывается не сразу. И при чем тут эти рассуждения? Теперь-то мне ясно — я ее люблю.
Впрочем, вернемся назад, в нашу редакцию, в пустую комнату с новыми столами и лампами-лебедями.
Через час меня ждет шеф. Я сижу за столом, передо мной лежит лист бумаги. На нем написано только одно слово: «План».
А мыслей по-прежнему нет. Пока имеешь дело со словами «алкоголизм» или «алкоголики», кажется, что можно составить план борьбы газеты с алкоголизмом. Когда же начнешь вспоминать дядю Васю, сапожника Онуфриева, Жорку и других, как-то теряешься: что с ними
1. Нужно ли запрещать торговлю спиртными напитками?
2. Может быть, ограничить продажу?
3. Куда девать непроданную продукцию винных заводов?
4. Чего больше приносит водка: доходов или убытков?
На этом я остановился. От каждого из этих вопросов рождались новые. Вопросы множились. Оказывается, это интересно — думать. Хорошо бы посоветоваться с кем-нибудь умным. Был бы Старик…
Тут я взглянул на часы — прошло уже три минуты сверх данного срока. Я схватил бумагу и отправился к шефу.
Когда входишь в дверь с надписью «Главный», попадаешь сначала в комнату Нины. Она была на месте, кивнула мне и — может, мне показалось — как-то тревожно взглянула на меня. Это был пристальный взгляд из-под пушистых ресниц. Они тотчас же опустились — она писала, должно быть, ответы на письма, лежавшие перед ней ровной стопкой. Что-то в ней изменилось. Что — я не успел уловить.
— Ну как — готово? — спросил Петряев, едва я закрыл дверь кабинета. Он писал в шикарном толстом блокноте и даже не посмотрел на меня. — Садитесь. Слушаю вас.
Наступил час его торжества, подумалось мне. Почему «торжества» — я не знал, но чувствовал, что так он примет мое поражение.
— У меня ничего нет, ничего готового… — промямлил я, — я ведь был болен.
— Ну что ж, давайте вчерне.
— Нет у меня ничего.
Тут Петряев поднял глаза и внимательно, даже с любопытством посмотрел на меня.
— Значит, вы не так самостоятельны, как вам кажется, — усмехнулся он. — Попрошу вас записать мой план. — Он подчеркнул голосом слово м о й.
Ей-богу, ему доставляло удовольствие, что я обанкротился!
Так мне и надо. Я вытащил из кармана блокнот и приготовился писать.
Он встал, прошелся, и только тут я увидел новый кабинет нового Главного. Вместо старого, потемневшего письменного стола стоял другой — с толстой крышкой светлого дерева. Исчезли узкий длинный «стол заседаний» под бархатной скатертью, кожаный диван у стены. Вместо них появились маленькие столики и неглубокие легкие кресла. На столиках — пепельницы из керамики, а на одном высокий узкий кувшин, похожий на журавля, и два стакана сиренево-дымчато-го стекла. Старые рыжие занавески заменила легкая голубоватая ткань. Мне понравилось — чисто, светло, красиво.
Петряев постоял полминуты у окна и сказал:
— Итак, пишите «План борьбы газеты «Лопатинская правда» с алкоголизмом на август 1965 года.
Первое. Организовать письма детей с протестом против поведения отцов-пьяниц: а) письма школьников седьмых-восьмых классов, подтверждающие, что отцы-алкоголики тормозят их учебу, б) письмо дошкольников из детского сада при инструментальном заводе в нездоровой атмосфере в семьях…
— И «в», — сказал я неожиданно для себя самого, — письмо ползунков из яслей при швейной фабрике…