Отрицаю тебя, Йотенгейм ! (Должно было быть не так - 2)
Шрифт:
Глава 6.
ПАХАН ИЛИ СЕАНС МАНУАЛЬНОЙ ТЕРАПИИ
Вечером из обезьянника повели в подвал, который удивил чистотой и дурацкими, не к месту приляпанными, например перед дверью в туалет (служебный, конечно), голубыми занавесками в цветочек. Гудит кондиционер, воздух свежий, прохладный. Поставив меня лицом к стене, мусор открыл одну из металлических дверей (без занавесок) и велел зайти.
Вначале я не понял, куда попал: в нос шибануло горячей мерзостью, ни на что не похожей, и меньше всего на воздух. Дверь тотчас громко захлопнулась. Тусклая жёлтая лампочка висит в табачном мареве. Стены, пол, потолок –
Глядя на меня, длинно и абстрактно отматерившись, вдруг как заорёт:
– А иди сюда!!
Ну, думаю, началось, вот он – пахан. А как говорить-то с ним. Я таких только в кино и видел. Пахан опять орёт: «Как зовут?!»
– Алексей.
– Погоняло есть?!
На всякий случай говорю: «Нет».
– Рассказывай, за что взяли!
Я к нему со всей серьёзностью, оробел прям:
– Не знаю.
– А что клеют?!
– Говорят, деньги украл.
– Сколько?!
– Сто миллионов.
– Рублей?! – порвёт на куски, если скажу не так.
– Долларов.
– А-а! Ну, тогда ясно! Присаживайся. Здесь не тюрьма, здесь мы все запросто! – Цифра пахана совершенно успокоила. И орать перестал и вопросы задавать, но говорил громко, радостно и не переставая, по тридцать раз в минуту вбивая в воспалённый мозг одно и то же слово – «уебашенный». Уебашенный мент; какой-то уебашенный Пыша, которому Коля (пахан) дал с ноги, после чего уебашенный Пыша упал как уебашенный; уебашенный грузовик и так далее, до бесконечности. Всю душу вкладывал Коля в это слово.
Голова шла кругом, в прямом смысле: тошнотворное чувство не быстрого, но непрестанного вращения на широкой тёмной карусели, не проходящее странное ощущение двух голов, из которых болит лишь одна, и карусель стала вдруг наклоняться, подошвы поехали вниз, зацепиться было не за что.
– Давай-давай, здесь лежи, – вполне по-человечески говорил Коля, подкладывая мне под голову что-то заменяющее подушку. – Вот, водички выпей. Колёса есть. Пей, пей, помогает.
– Да меня малость…
– Вижу, не слепой. Менты – они ж уебашенные! Пройдёт! Привыкнешь!
На спине лежать тяжело: меж лопаток будто клин забит, руку бесхозную никак не пристроить. Головная боль не даёт думать. Утешение одно – когда-нибудь пройдёт. Тогда ещё не знал, что ближайшие полгода мыбудем неразлучны, и хорошо, что не знал, потому что ещё не привык.
Что были за колёса, так и не спросил, но заснул крепко, впервые от того московского вечера, который был так давно, теперь уже в прошлой жизни.
Футбольный матч проходил в Бразилии, на стадионе Марокана. Я играл за сборную Франции. Замечательное зеленое поле, яркие жёлтые и синие майки игроков. Трибуны забиты до отказа. Никого из своей команды я не знаю, и как попал в сборную, тоже неизвестно. Игроки – рослые атлеты, я же в сравнении с ними как ребёнок. Майка мне явно велика, достаёт до колен, трусы тоже длинные и широкие. Наша команда атакует. Долго бегу к посланному мне низом на выход мячу. Нет, не догоню. Но соперник зачем-то нарушает правила: сбивает меня с ног. Штрафной удар. До ворот далеко. Мяч тяжёлый, его бы с места стронуть. Явно не смогу даже добить до ворот.
Ухожу
Хлопнула кормушка: «Хлеб получать! Чай». Настало ивээсовское утро.
Выдали по полбатона чёрного и «чай» – тёплую воду в пластмассовых жирных, плохо вымытых тарелках.
Коля Терминатор, не успев глаза продрать, заорал во всю глотку:
– Ага! Чай! Вася, стой, дело есть!
Дежурный мент весело откликнулся за дверью:
– Какое дело?
– Вася, сделай нам кипятку, чайку хорошего заварить!
– Ладно! Сделаю! – с героическим задором отозвался «Вася», и впрямь скоро принёс в пластиковой бутылке кипяток.
Без промедления Коля сделал чифир. Мне: «Чифиришь?» – «Не пробовал». – «Будешь?» – «Нет». Кружка пошла по кругу, по два глотка за раз. Коля замлел:
– Вася!
– Что ещё? – по тону ясно, что «Вася» лимит доброты исчерпал, хотя с Колей они знакомцы и чуть ли не соседи по посёлку. Тут все, кроме меня, местные.
Коля с чувством:
– Хороший ты мент, Вася! – И благодарно: «В хорошем гробу поедешь!»
«Вася» не только не обиделся, но просто-таки чувствовалось, как он там, за дверьми, польщён. (В Бутырке за такие слова могут убить).
Послышался собачий лай взахлёб. Открылась дверь: «На коридор! Проверка!» Один мент с автоматом, другой двумя руками еле сдерживает на поводке рвущуюся на нас, потерявшую от злобы достоинство немецкую овчарку. В прохладном ярком коридоре собачий лай и свежий воздух оглушают. Пришёл начальник ИВС: «Просьбы? Жалобы? Нет? Заходим». Глоток воздуха – и выдыхать не хочется, но дверь захлопывается и – надо дышать. Алкоголики-суточники сменили парашу – огромное помойное ведро, каких и на помойке не сыщешь.
– Ну, я пошёл на дальняк, – решительно и с удовольствием объявил Коля, снял ботинки, приладил их на край параши подошвами кверху – вот и сиденье готово.
Вентиляции в камере нет. Есть маленькая щель у двери, как раз на уровне носа; через неё проникает струйка свежего воздуха и тут же уходит через эту же щель назад, как бы не выдержав здешней атмосферы.
Решил, что, пока могу, буду ходить. Движение – это жизнь. Так и приловчился, ковыляя по камере, делать вдох, подойдя к воздушному родничку, и выдох, уходя назад. Большое подспорье.
Познакомился с гусекрадами и куроедами. Один по пьянке свернул шею соседской утке. Другой проник, по той же причине, в чужой курятник, оторвал головы всем курам, погрузил их на тележку из того же сарая и повёз раздавать знакомым, не оставив себе ничего. Потерпевшим на воле уже возместили ущерб, и заявления свои потерпевшие забрали назад, но один из парней уже получил «объебон» – обвинительное заключение и ждал суда; другой, придя с вызова от следователя, в отчаянье восклицал: «Да где же я полштуки возьму?! Я ему – мешок сахара возьми, а он – мало. Опять, блядь, на зону поеду!» Коля же с подельником чувствовали себя бодро. Коля говорил, подельник cлушал. И так каждый как бы был при своём, и как-то шло бесконечное время.