Отрочество 2

Панфилов Василий Сергеевич

Вечером уже, послонявшись по аэродрому и не находя себе места, вернулся в свою палатку, и взяв из футляра аккордеон, начал наигрывать всякое, поглядывая на деловитую суету.

А потом как-то само… пальцы пробежали по кнопкам, и…

– Когда мы были на войне[iii], Когда мы были на войне, Там каждый думал о своей Любимой или о жене. Там каждый думал о своей Любимой или о жене.

Даже дядя Гиляй, соскочивший с коня, так и встал рядышком, держа

его под уздцы и поглаживая по бархатистой шее. Работа на аэродроме замедлилась, а из моей души лилась песня…

– И я, конечно, думать мог, И я, конечно, думать мог, Когда на трубочку глядел, На голубой ее дымок. Когда на трубочку глядел, На голубой ее дымок. Как ты когда-то мне лгала, Как ты когда-то мне лгала, Что сердце девичье свое Давно другому отдала. Что сердце девичье свое Давно другому отдала. Но я не думал ни о чем, Но я не думал ни о чем, Я только трубочку курил С турецким горьким табачком. Я только трубочку курил С турецким горьким табачком. Я только верной пули жду, Я только верной пули жду, Чтоб усмирить печаль свою И чтоб пресечь нашу вражду. Чтоб усмирить печаль свою И чтоб пресечь нашу вражду. Когда мы будем на войне, Когда мы будем на войне, Навстречу пулям полечу На вороном своем коне. Навстречу пулям полечу На вороном своем коне. Но видно смерть не для меня, Но видно смерть не для меня. И снова конь мой вороной Меня выносит из огня. И снова конь мой вороной Меня выносит из огня.

– Да, – после длинного молчания сказал Владимир Алексеевич, будто вспомнивший што-то давнее, да не донца подзабытое, не зажившее толком, – так и было. Всё так… всё…

Нащупав в кармане трубочку, он принялся было искать кисет, но будто очнулся.

– Да! Я што прискакал-то! Британцы эвакуацию начали!

[i] Нет больше той любви, как если кто положит душу за други своя. Иоанн 15.3

[ii] Буры – потомки собственно голландских крестьян.

[iii] «Когдамыбылинавойне…» – стихотворение Давида Самойлова. Автормузыки Виктор Столяров.

Эпилог

Откинувшись блаженно в кресле и полуприкрыв глаза, Сергей Александрович слушал, как молодые офицеры ангельскими голосами выводили один из любимых его цыганских романсов, исполняя женские партии. Подражая цыганкам,

они поводили плечами, и аксельбанты на их грудях подрагивали. Это можно было бы принять за далеко зашедшую шутку дурного пошиба, но ревнивые взгляды, которые они бросали друг на друга[i], смутили бы и самого твердолобого человека.

Немолодой казачий генерал, сидящий по левую руку от Великого Князя, глядел на это с выражением величайшего изумления, кусая желтоватыми старческими зубами дряблую нижнюю губу, да беззвучно вдыхая полной грудью – так, будто ему не хватало воздуха. Время от времени он спохватывался, цепляя на лицо верноподданническое выражение и делая уставные глаза, но хватало его ненадолго.

Провинциальный служака плохо понимал суть происходящего, оглядываясь то и дело вопросительно на искушенных светской жизнью генералов Московского гарнизона, но те сидели с видом самым невозмутимым и привычным. Старый вояка спохватывался и снова цеплял на лицо уставное выражение, но сползало оно почти тотчас, уступая место изумлению и непониманию.

Романс закончился, и Великий Князь, выпрямившись в кресле, обвёл присутствующих блаженным взглядом человека, находящегося в раю. Встав, он с лёгкой улыбкой кивнул генералам, как бы прося подождать немного, и направился к хору.

Несколько минут Сергей Александрович общался с ними, и было в этом нечто противоестественное и интимное, так что у казака даже дёрнулась шея, а левая рука крепко вцепилась в эфес шашки.

Все эти деликатные прикосновения к плечу или груди, улыбки. Будто…

– Талантливые молодые люди, – молвил стоящий рядом свитский, чуть повернув аккуратно причёсанную седовласую голову к казачине. – Сергей Александрович, знаете ли, слабость к таким юношам питает, да-с… По службе продвигает всемерно, так что и они рады… стараться.

В глазах свитского лёгкая насмешка, но лицо самое серьёзное, а голос уважителен ровнёхонько в плепорцию. Видя, что от него ждут ответа, казак промычал что-то невразумительное, но собеседник, приятно улыбнувшись, слегка кивнул – так, будто провинциал ответил отменно ярко и остроумно.

– Стараются, – повторил он как бы даже и благожелательно, повернув голову в сторону хора, – потому как перед глазами примеры самой фантастической карьеры. Первый его… адъютант, Балясный Константин Александрович, ныне виленский вице-губернатор, так вот. Первые, они не забываются.

Садясь в экипаж, Сергей Александрович улыбнулся молоденькому адъютанту, держащемуся чуть холодно после сцены с хором. Тот повёл плечом с видом обиженной кокетки, но вскочил в качнувшуюся повозку вслед за шефом.

Глядя на своего любимца, обижено надувшего красивые губы, Великий Князь промурлыкал негромко…

Всем своим видом он обещал что-то необыкновенное, и адъютант чуть улыбнулся в ответ…

– … Великий Княже! – обмен взглядов прервал какой-то неказистый мужичок, возникший ниоткуда и метнувшийся чуть не под самые колёса лакированного экипажа. Весь его вид вызывал неприятие, напоминая о существовании той, неправильной России, существующей где-то в сухих статистических заметках и газетных строках.

– Христом Богом! – вцепившись в подножку, он дикими глазами глядел на Сергея Александровича. Бесцветная его кудлатая бородёнка моталась на сероватом измождённом лице старым мочалом, – Помогите! Голод у нас, Вашество…

Подоспевшие наконец охранники вцепились в просителя, пытаясь заломать ему руки, но он цепко впился в подножку, едва ли не дробя её на крошево. Наконец, изловчившись, мужичку аккуратно двинули в печень, и наконец-то вывернули руку, уводя прочь.

– Ивантеевские мы, вашество! – донеслось до Великого Князя, – Христом Богом… голод!