Отрочество архитектора Найденова

Ряховский Борис Петрович

— …Бери, Седой, я тебе пару бухарских продам за эти деньги! — сыпал словами Чудик. — Еще две сотни добавишь, я уступлю желтого! (Чудиковский желтый был известной птицей.) Отдам желтого за четыреста пятьдесят! Раз пошла такая пьянка!..

— Спорь с Седым на желтого, — прервал Цыган Чудика. — Всю его птицу против твоего желтого.

Чудик приоткрыл беззубый рот.

— Само собой, белая не в счет, — добавил тут же Седой. Возбудили ли их утренние события — шухер, белая на крыше школы — или расходиться не хотелось, был еще восьмой час, — все кинулись

уговаривать Чудика поспорить Он отбивался: на что ему были нужны безродные кулики Седого? Дело не состоялось бы, не шепни Цыган Седому:

— Кричи — я тебе продал кучеровского плёкого.

Цыган отвел в сторону Чудика, уверял в благородном происхождении плёкого: Кучеров был на Оторвановке тем же, чем Жус на Курмыше.

Чудик сдался, замахал:

— Идет, Седой!.. Ты ставишь плёкого и полмешка просянки! Условия спора были также подходящи: три связанных маховых пера — и пускать с носка. Седой помчался домой: желтый был его, выиграет он спор, выиграет! Три связанных пера — и с носка! Да сизачка с пятью связанными перьями уйдет!.. Белую спарить с желтым — какие дети пойдут!..

Позже он горько дивился своему ослеплению: как он мог поверить в глупость Чудика, как мог не видеть, что тот на его глазах согласился подыгрывать Цыгану!

Седой сунул белую под ящик, в каких привозят зелень в овощные палатки, схватил с гнезда рябого и сунул следом. Глядел, как рябой тянет шею, пялится настороженно на белую — ишь, дескать, вырядилась: красные крыловые щиты, слоистые лохмы на ногах, завитки чуба соединяются в корону. Рябой грозно всхрапнул, в глубине его красных глаз вспыхнули гранями хрусталики. Своим длинным и толстым клювом он долбанул франтиху по голове.

Белая бежала, но куда денешься в тесном ящике. Рябой ухватил ее за чуб, давился хрипом, притиснул в углу. Голубка, точно!..

Седой сунул в мешок белобрюхого плёкого и следом сизую. Это была старая рыхлая птица с вечно загаженными крыльями, грешница, ее с легкостью соблазнял какой-нибудь воркотун с радужным зобом. Но, изменяя своему голубю, который вечно дремал на солнце, неподвижный как чучело, сизая была предана своему двору: чужая земля обжигала ей лапы.

Затем Седой закрыл голубятню на винтовой и висячий замки и скоро был во вдоре у Чудика.

Чудик вынес желтого, подбросил, тот повис над двором и пошел лупить, только треск стоял. Опахала у перьев хвоста были обрезаны, лишь на концах стержней оставались кисточки. Гости внизу восхищенно считали удары. Вновь хозяин появился в дверях сарая — он гнал впереди себя вал птицы.

Всякий раз Седой удивлялся всеядности Чудика: птица у него была самая случайная. Седой догадывался, что Чудик был кромешный неудачник из тех, кто однажды скажет: «Опять не вышло» — и умрет. Как всякий голубятник, Чудик был по натуре игроком и тащил во двор бросовую птицу в надежде, что объявится хозяин и даст выкуп — конечно же, крупный — или что вдруг какой-нибудь сухокрылый байбак из школьного живого уголка вдруг начнет так колотить, что перешибет потомков жусовского дымяка.

Чудик

принес катушку ниток, Седой стянул сизой три маховых пера, они превратились в палочку. Сизая дергалась в руке, всхрипывала и тянула голову. Нагнувшись, Седой поставил ее на носок кеда. Все присели на корточки, глядели: взлетит сизая с носка или спрыгнет вначале на землю.

Появилась старуха с тазом и выплеснула его содержимое на голубятников. Кто-то из них вскрикнул, качнулся и толкнул Седого — тот как раз отпускал сизую. Седой движением ноги сбросил ее на землю. Сизая тут же взлетела, унося на спине морковное конфетти. Кособоча, треща связанным крылом, она низко прошла над двором и шмыгнула в распахнутые ворота.

Голубятники с растерянностью понюхали свои одежды, поинтересовались, не слепа ли чудиковская теща, — не слепа, оказалось.

Компания распалась, кто уехал с Цыганом, кто ушел сам по себе.

Чудик и Седой устроились под сарайчиком, толковали уважительно, как равные.

Сегодня там, на крыше школы, он вошел в голубятницкий фольклор, теперь будут говорить «Який Седой? С Курмыша, шо злую белую поймал сачком?»

Вышла теща, послала Чудика в магазин.

Седой вернулся в свой двор. Вертел ключ, предвкушая, как свяжет белую, выпустит ее во двор и станет любоваться. Было празднично на душе у него, как будто Первомай сегодня и все радуется, шумит вокруг.

Он распахнул дверь и увидел курицу в сарайчике. Седой отлично помнил, что курицу здесь не запирал. Курица не заметалась с кудахтаньем, когда он замахнулся на нее, она спокойно пошла от него и вдруг исчезла. Испуг стянул ему затылок холодом: два саманных кирпича из стены сарайчика были вынуты. Седой упал на колени перед ящиком — почему он здесь, у стены? И, уже зная, что белой под ним нет, поднял ящик.

Однажды в темной улице Седой налетел на встречного велосипедиста — страшный в своей внезапности оглушающий удар, его выбросило из седла, он полетел вверх, в черноту, вскинув руки.

III

Прежде Седой с робостью проходил мимо городского управления милиции — вечное скопище милицейских мотоциклов и «газиков» у подъезда и решетки на окнах свидетельствовали о секретной жизни в недрах красного кирпичного здания. Сейчас в глазах стояла белая развороченная стена; одна мысль гнала его успеть перехватить белую прежде, чем Цыган продаст ее или променяет. Он не долго бегал по коридорам, ему указали угловую комнату. Он дернул дверь, радостно вскрикнул — Жус здесь, удача!

Жус улыбнулся Седому, указал глазами на другого сотрудника, казаха в мундире на вате, дескать, при нем нельзя, и вскоре вслед за Седым вышел в коридор. Здесь, вглядываясь в лица проходивших сотрудников — на каждом печать опасной работы, — Седой рассказал, как Цыган втравил его в спор с Чудиком, как исчезла белая.

Жус вернулся в комнату, позвонил в диспетчерскую автобазы (Седой стоял под дверью слушал), спросил, скоро ли поедет на обед Николай Курлыков. Вышел, проводил Седого до лестницы.