Отрок

Красницкий Евгений Сергеевич

— Матушка боярыня, заступись! Матушка боярыня, замолви слово, ни за что пропадаем!

Мишка с недоумением оглянулся, и понял, что его собственная мать и есть та самая матушка боярыня, к заступничеству которой взывал «диссидент». Анна Павловна медленно подъехала к строю новобранцев и даже бровью не повела на вопли "ни за что пропадающего", а свежеиспеченные уноты вылупились на мишкиных сестер, как на жар-птиц, случайно залетевших на берег Пивени из райских кущ.

— Ты еще долго, Мишаня? Все уже домой пошли.

— Уже заканчиваем, матушка.

— Это и есть

твои новые ученики? — Взгляд матери оббежал строй новобранцев и задержался на "первой жертве воспитательного процесса", уже поднявшейся с земли, но все еще красноречиво скособоченной. — Тебя как звать, отрок?

— Николой… боярыня…

— Больно тебе? Обидно? — Мать сочувствующе покачала головой. — Не кручинься, воинское учение трудно, но превращает мальчиков в мужей! Ты справишься. Я вижу.

Неожиданно Анька-младшая заставила свою лошадь сделать несколько шагов и, нагнувшись с седла, протянула Николе беленький платочек, который, по мишкиной инструкции, носила в левом рукаве.

— Возьми, Николай, утрись.

— Б… благодарствую… боярышня. — Никола зажал платочек в кулаке, даже и не думая использовать его по назначению, и воззрился на Аньку, как на икону.

"Ну дает сеструха! Дура-дура, а… Нет, наверно, мать подсказала, сама бы не догадалась. Но как снайперски попала! Никола теперь на нее молиться готов, да и на мать тоже… И все остальные… О, женщины, коварство ваше имя! Несколько слов, платочек, и полтора десятка охламонов стоят на задних лапках и виляют хвостиками. Шарман!".

Мишка, чтобы сразу не сбивать пацанам романтически-восторженное настроение, нарочито неторопливо поправил сбрую и взобрался в седло. Потом оглядел строй унот и отечески-ворчливым тоном сказал:

— Рты закройте, мухи залетят! Это матушка моя — боярыня Анна Павловна, а это мои сестры: боярышня Анна и боярышня Мария. — Уноты дружно отмахнули дамам земной поклон. — Если от воинского учения совсем невмоготу станет, приходите к ним поплакаться, они вас пожалеют… Может быть. Десятник Петр! Принять командование над унотами!

— Слушаюсь господин старшина!

— Вот десятник Петр. — Продолжил Мишка наставительным тоном. — Он теперь ваш командир, все приказы его выполнять беспрекословно, со всеми делами и вопросами обращаться тоже к нему. Командуй Петр.

Мишка жестом подозвал к себе Дмитрия и Роську и негромко, чтобы слышно было только им, приказал:

— Мить, тех двоих — Мишка кивнул в сторону «диссидентов» — в село не пускать. Поставь у ворот заставу. Роська, договорись с Ходоком, чтобы на ладьи их тоже не пускали. Переночуют под открытым небом, может, в разум придут.

— А если спрашивать станут, что им теперь делать? — Поинтересовался Митька.

— Дорога у них только одна — пешочком до Нинеиной веси. Но лучше будет, если они сами догадаются. Да, чуть не забыл! Мить, вызывай всех ребят в Ратное, на базе оставь только один десяток Первака, чтобы порядок поддерживали и за новичками присматривали. А остальные чтобы завтра до полудня здесь были! Всё, поехали, пускай Петька тут дальше разбирается.

Мишка догнал мать и поехал с ней

стремя в стремя. Вслед отъезжающим практически одновременно раздались два голоса. Сначала Петькин:

— Напра-во! Отставить! Деревянные, где правая рука не знаете? Напра-во!

Потом голос одного из "диссидентов":

— Матушка боярыня не оставляй, не дай пропасть, заступись!!!

— За что ты их? — Мать качнула головой в сторону продолжающего блажить купеческого сынка. — Жалостно-то как причитает.

— Пускай причитает. Они решили, что если за учебу заплачено, так с нами можно, как с нанятыми работниками обращаться. Пускай охладятся на бережке, к утру глядишь и поймут, как купчишкам с боярами разговаривать положено.

Мишка сначала ляпнул, а потом только вспомнил, что мать — тоже купеческая дочь.

— И давно ль боярином себя чувствуешь, сынок? Носом за небо не цепляешься еще? Ты уж прости нас худородных, если обидели чем…

— Да не обо мне речь, мама! — Мишка готов был провалиться со стыда, но нужно было как-то разруливать ситуацию. — Они не должны в нас нанятых слуг видеть! Понимаю я, что дядька Никифор все Ратное может купить и с пустым кошелем не останется, знаю, что есть купцы и умнее и богаче бояр… Но надо же было как-то с этих оболтусов столичный гонор сбить! Способ только один — показать, что отношения между сословиями и у нас такие же, как в Турове: боярин есть боярин, купец есть купец, а купеческий сын только на отцовом подворье на работников может покрикивать, и больше нигде…

— Ишь как разговорился — мать улыбнулась — уймись, все ты верно сделал, но запомни: станешь перед ратнинцами нос задирать, с тебя самого гонор так собьют, что вмиг про боярство забудешь. И так на тебя уже мужики косо смотрят… Ладно, говорили уже об этом.

— Мам, а чего дядька Лавр такой мрачный сегодня! — Поспешил Мишка сменить тему. — И тетка Татьяна на берег не пришла.

— Дела семейные, тебе-то что?

— Ну… Я, как бы, в ответе за них… После того… — Под материным внимательным взглядом Мишка почувствовал, что опять ляпнул что-то не то. — Хочется же, чтобы у них все хорошо было…

— Всё у них и хорошо — в противоречие собственным словам, мать как-то невесело вздохнула — размолвки у всех бывают, только всяким нахальным пацанам совать в них свой нос вовсе не надобно.

"Э-э, погодите-ка, сэр Майкл! Что-то леди Анна крутит. Когда вы намекали на ее отношения со Спиридоном, она к этому гораздо мягче отнеслась, даже с юмором. А тут сразу: "Не суй нос!". Мать, Лавр, Татьяна — классический любовный треугольник. И обе женщины не смогли родить Лавру ребенка, правда, по разным причинам — мать с саней на полном ходу упала, а Татьяне волхв подгадил. Потом влез я со своим «колдовством», потом появился Спиридон. Теперь вот, еще и «Лешенька» с похоронными настроениями и пристукнутым пацаном в придачу. Как мать ахнула, когда его узнала! Близкий друг юности, побитый жизнью… Женское сердце не отозваться не может. А Лавру что с того? У него же с женой вроде бы все наладилось? Черт ногу сломит… А! И правда — не мое дело!".