Отряд-3. Контрольное измерение
Шрифт:
— Идите сюда! — позвал Велга. — И не бойтесь. Мы не причиним вам вреда.
— Хорошо, — чуть помедлив, согласился голос. — Только для начала пригасите ваши сумасшедшие фонари. А лучше совсем их выключите. Я давно отвык от такого яркого света и теперь ни хрена не вижу.
— Парочку мы все же оставим включенными, — предупредил Дитц. — Нам нужно знать, с кем мы имеем дело. Так что потерпите. И выходите. Мы ждем. Советую также учесть, что мы вооружены огнестрельным оружием. Так что давайте обойдёмся без шуток и неожиданностей.
— Какие уж тут шутки, — проворчал голос, и они
Это оказался средних лет коренастый мужчина, одетый в изрядно замызганный рабочий комбинезон неопределенного цвета поверх какого-то коричневатого свитера.
Голова мужчины, густо заросшая длинными кучерявыми темными волосами, казалось, сидела прямо на туловище без всякой шеи. На кругловатом лице выделялись знатные густые усы с лихо подкрученными вверх кончиками и шикарная — по грудь — борода.
— Да уберите же ваш свет от глаз! — раздраженно попросил водитель самодельного паровоза, загораживаясь рукой. — Вам что, надо, чтобы я ослеп?
Велга и Дитц (остальные уже погасили свои фонари) убавили яркость лучей и отвели их в сторону.
— Так-то лучше, — проворчал незнакомец. — Спасибо. Кстати, меня зовут Федор. Не знаю почему, но мне кажется, что разговор у нас не будет коротким. Поэтому предлагаю присесть на рельсы и познакомиться. А чтобы нам друг дружку было хорошо и тепло видно, я свой фонарь посередине поставлю, ага?
Не дожидаясь разрешения, он вернулся к своему средству передвижения, снял упомянутый фонарь, присел на рельс и поставил источник света перед собой.
— Ну вот, — сказал удовлетворенно. — Теперь и поговорить можно.
От этого человека шло такое спокойствие и уверенность в себе, что отряду ничего не оставалось делать, как рассесться рядом и напротив.
— Чем хороши рельсы, — заметил на это Федор, — что все помещаются. И тесниться не надо. Так о чем, люди, говорить будем?
— А почему вы решили, что мы Люди? — поинтересовался Велга. — Отчего, например, не Рабы или не Охотники?
— Люди, в смысле человеки, — пояснил Федор, оглаживая бороду. — Я и так вижу, что вы совсем не местные. А кто вы — не мое дело. Захотите — расскажете. А не захотите, то и обойдусь.
— Как, Аня, — спросил Велга. — Можно нам доверять Фёдору или не очень? Что-то мне не хочется мудрить и лукавить. И уж тем более допрос устраивать.
— Зачем допрос? — удивился бородач. — Я и так вам расскажу, что надо. Зла в вас не чувствуется, а скрывать мне есть что только от тех, кто наверху живет. Но они сюда не ходят.
— Почему? — спросил Дитц.
— Кто-то ходов не знает, кто-то боится, кому-то это просто не нужно.
— А вы сами, что здесь делаете? — снова задал вопрос Хельмут.
— Живу, — едва заметно пожал плечами Фёдор. — Давно уже. С самого, можно сказать, Великого Исхода.
— А паровоз этот, — не удержался и влез перед командирами Валерка Стихарь, — чудо техники, что же, сам сделал?
— Ну! Сам, конечно. Кто ж мне здесь что-то сделает? Некому. Один я.
— А как же… извиняюсь, товарищ лейтенант…
— Ничего, Валера, — поощрил ростовчанина Велга. — Спрашивай.
— Вы, наверное, хотите
— В точности, — подтвердил Стихарь.
— А хрен его знает, — признался Федор. — Я ведь что думаю? Разум этот всемирный, компьютерный, сумел наверху такие условия создать, что никто без его ведома ничего сложнее самого простейшего механизма сделать не может. Не знаю, как у него это получилось, не спрашивал. Да и упаси меня Господь с ним вообще разговаривать. Может, полем каким специальным Землю окутал. Может, вообще, сумел саму реальность изменить себе на пользу… Но факт в том, что так оно и есть. Везде. И только здесь, под землей — не так. Или не совсем так. Может, поле здесь ослабевает или, опять же, реальность не меняется, не поддается той, что наверху. Не могу точно сказать. Однако паровую машину мне соорудить и поставить на колёса удалось, как видите. И она работает. А иначе как передвигаться прикажете? Московское метро большое, не находишься.
— А отчего же тогда бензиновый движок не приспособил? — тут же снова спросил Валерка. — Или, там, дизель?
— А горючку где брать? — парировал Федор. — Бензин и солярка в хранилищах, и вся под контролем. А уголь и дровишки так лежат. Только нужно знать — где.
Валерка открыл, было, рот, чтобы задать следующий вопрос, но тут раздался спокойный голос Ани.
— Можно, — сказала она.
— Что можно? — настороженно осведомился Стихарь.
— Можно доверять этому человеку, — пояснила Аня. — Меня Саша попросил проверить. Я проверила. Докладываю. Федору можно верить. Он говорит правду и задней мысли не держит. На этот раз я хорошо смотрела. Глубоко.
— Во как! — неопределенно качнул головой Фёдор. — Даже и колдунья среди вас. Уважаю.
Из дальнейшего разговора выяснилось следующее. Фёдор Темрюков, тридцати восьми лет от роду и потомственный москвич в пятом поколении, до Великого Исхода зарабатывал деньги починкой автомобилей («руки у меня правильные, к механике разной приспособленные»), а в свободное от работы время вовсю занимался диггерством. Никому, кроме Ани, слово это не было знакомо, и Фёдор пояснил, что диггер — это человек, исследующий всяческие подземелья рукотворного происхождения.
— Это спелеологи по естественным пещерам лазают, — разъяснил он. — А мы, диггеры, только по тем норам, что люди вырыли.
Диггером, по словам Фёдора, был он в Москве довольно известным и уважаемым. В первой, можно сказать, десятке. Но, правда, хотя коллеги-диггеры его и уважали, но не очень любили. В основном за то, что характер имел слишком уж независимый и ползать в московских подземельях предпочитал больше в одиночку. Открытыми при этом новыми маршрутами и ходами делился с остальными не очень охотно. А некоторым, кто, по его мнению, был недостоин звания настоящего диггера, и вовсе отказывал в информации. Когда Москва подверглась ядерному удару (хорошо, что хоть краешком зацепило), а затем последовал Великий Исход, Фёдор сидел глубоко под землёй и все пропустил. А когда вылез наружу — обалдел от того, как изменился мир. И тут же залез под землю обратно.