Отряд-3. Контрольное измерение

Евтушенко Алексей Анатольевич

— Вот как? — удивился Хельмут. — Это, оказывается, твои девочки? Все три?

Хан промолчал — только желваки на скулах перекатились туда назад под загорелой кожей.

— Он говорит правду? — спросил Велга, обращаясь к девушкам. — Вы действительно ему каким-то образом принадлежите? Говорите, не бойтесь. Пока мы здесь, ничего он вам не сделает.

— Глупости! — фыркнула Вика. — Во-первых, он так и так ничего особенного сделать нам не может. Нет у него над нами такой власти. И никто ему не принадлежит. Если кто-то из нас и переспал с ним разок-другой, то это ещё не значит, что мы его собственность. Просто Хана здесь все боятся. Или не хотят связываться. Так уж он себя поставил. А ловцы не вмешиваются. Они вообще никогда почти не вмешиваются. Разве что, если уж

совсем кто-то все границы переходит… Ну вот. А раз боятся, то и получается, что мужчин нам подобрать тут для себя невозможно. Если кто и пытается интерес проявить, то Хан быстро с этим интересом разбирается. Вот мужики — те, кому это нужно, конечно, и подыскивают себе других женщин. Тем более, что нас, женщин, здесь хоть и не намного, но все-таки больше чем мужчин. Но вообще-то, вы не думайте, что Хан совсем уж какое-то чудовище. На самом деле он неплохой парень. Да, Хан? Просто возомнил о себе невесть что. Якобы чуть ли не потомок он Батыя и, соответственно, Чингиз-Хана. Ну, а раз потомок да ещё и Батыя с Чингиз-Ханом, то и вести себя, значит, соответственно должен. Если мужчины, то в подчинении у него. Если женщины, то, значит, в любовницах… Ты, Хан, меня глазами-то не ешь, не надо. Знаешь ведь, что я тебя не боюсь. И почему не боюсь, тоже знаешь. Да и что я такого обидного для тебя сказала? Мы же тут, в Зоне Омега, все или недоделанные или с вывертом, так что чего уж там… Между прочим, интересно, Саша, Хельмут, а вас-то за что сюда забросили? Расскажите, тут на самом деле, секретов никаких и ни от кого нет. Все друг о друге все знают. Я вот, например, вспыльчивая очень по характеру. Несдержанная. Если срываюсь, то себя не помню. Могу такого натворить, что ужас просто. А вот Ирина и Наташа…

— Вика, — спокойно вмешалась в монолог подруги Наташа, — ты же знаешь, что здесь каждый рассказывает о себе сам.

— Да, извини, увлеклась. Говорю же, несдержанная я. Пойду-ка я еще сока принесу, а то пить хочется. Кто сока хочет?

Хотели все, и Вика, поднявшись и взяв поднос, отправилась за соком.

Наташа проводила обнаженную подругу долгим взглядом.

— Если вам интересно, — улыбнулась Велге Ирина, — то мы с Наташей бисексуалки. Поэтому и здесь.

— Би…кто? — переспросил Велга.

— Бисексуалки, Саша, — пояснила Аня, — это те, кто одинаково любят быть и с мужчинами, и с женщинами.

— Как это — быть? — не понял Сергей Вешняк.

— В постели, — сказал Майер. — Я знал парочку таких девиц в Гамбурге.

— Подождите, — сказал Дитц. — Что-то я запутался слегка. Вы все время упоминаете, что мы находимся в какой-то Зоне Омега. Что это?

— Вы не знаете, что такое Зона Омега? — изумился Хан. — Как это может быть?

— Мы думаем, — сказала Ирина, — что ребятам стерли часть памяти.

— Стёрли память? — Хан явно был потрясён. — Однако… Это что же надо было учудить, чтобы… Даже представить себе не могу. Одно дело, когда человека отправляют в Зону Омега и совсем другое, когда ему предварительно… Хотя о чем-то подобном, наверное, можно было и догадаться. Одно то, что вы курите… Сейчас уже давно никто практически не курит. Вы что, действительно, не знаете, где находитесь?

— Не знаем, — терпеливо повторил Велга. — Перед твоим появлением мы как раз собирались узнать об этом у девушек. Но ты помешал. Так что, может, сам нам расскажешь? Без лишних отступлений и эмоций, желательно. Кратко и ясно.

— Хорошо, попробую. С чего бы начать… Черт, оказывается, рассказывать о том, что общеизвестно не так-то просто, — он рассмеялся. — Может быть, получится лучше, если вы будете задавать вопросы?

— По-моему, — не удержался Валерка, подмигивая, — кто-то говорил, что вопросы здесь он задает, а не отвечает на них.

— Мудрый человек, — подмигнул в ответ Хан. — всегда знает, когда время задавать вопросы сменяется временем отвечать на них.

Тут появилась Вика с полными бокалами и запотевшим прозрачным кувшином.

— Чтобы два раза не ходить, — объяснила она, водружая поднос на столик и усаживаясь на своё место. — Ну, о чем беседуем?

— Они спрашивают, что такое Зона Омега,

а я не знаю, с чего начать, — признался Хан.

— Тяжелый случай, — засмеялась Вика. — Но не безнадёжный. Потому что с вами есть я — девушка хоть и несдержанная, но общительная и находчивая. Значит, так. Вот это место, где мы с вами сейчас все находимся, называется Зона Омега. То есть, не только этот городок, но и окрестности в радиусе сотни километров. Таких зон на Земле несколько. Все они располагаются в труднодоступных и не особо комфортных для проживания местах. Эта, например, в предгорьях Гиндукуша. Сам Гиндукуш южнее. А километров через пятьдесят к северу начинается пустыня Каракумы. Поэтому и жарко. Ну, ещё и лето, конечно…Не знаю уж, почему эти зоны называют именно так. Наверное, потому что «омега» — последняя буква греческого алфавита. Ведь все мы, кто здесь живёт, в своём роде последние.

— Как это? — спросил Малышев.

— Очень просто, — сказал Хан. — Вика имеет в виду, что мы для остального общества являемся последними по своей для общества полезности. Иногда настолько последними, что уже даже и вредными. А в некоторых случаях и опасными. Было когда-то такое выражение «последние негодяи», знаете? Вот это, в каком-то смысле, про нас.

— Так вы всего-навсего зека, что ли? — усмехнулся Стихарь. — Тю, делов-то! А я уж бог знает, что себе вообразил.

— Что такое зека? — спросил Хан.

— Зека — это значит заключённый, — пояснил Велга. — Человек, совершивший какое-то преступление против общества и отбывающий за это преступление наказание. Или в тюрьме, или в специальном месте заключения, которое и называют «зоной».

— А, я вспомнила! — заявила Ирина. — Но это давно было, лет двести назад, наверное. Сейчас таких зон нет. И тюрем нет, если вы тоже забыли.

— Как это, нет тюрем? — не поверил Валерка. — Если нет тюрем, значит, нет и преступников. Разве такое может быть?

— Странные вы, все-таки, — качнул головой Хан. — Я понимаю, что память можно стереть, но, чтобы до такой степени… Впрочем, если даже вы просто хотите такими казаться — это ваше дело.

— Мы не кажемся, — уверил его Дитц. — Мы на самом деле такие. Можешь не сомневаться. Так что там насчет преступников? Вы, значит, не заключённые? Но сами же сказали: зона, последние негодяи…

— Я сказал так, чтобы было понятнее. Мы не преступники в прямом смысле этого слова. Как бы вам объяснить… Мы просто выбиваемся из нормы, понимаете? Вот взять, например, Вику. Она сама только что говорила, что бывает очень несдержанной и, если её вывести из себя, то может такое натворить, что и себя не помнит. Ударить, например, чем-нибудь тяжелым или оскорбить, накричать… Я тоже в какой-то мере этим страдаю. Но у меня ещё и другое есть. Например, я считаю, что женщина не может быть равной мужчине, как это принято в нашем обществе. Женщина в первую очередь должна рожать, а во вторую быть мужчине во всем помощницей. Так, как это и было когда-то. У нас же всё устроено неправильно, и общество в этом смысле тоже устроено неправильно…

— Ну, всё, — сообщила окружающим Вика. — Хан сел на своего любимого конька… Эй, дружок! Ты не забыл, что у нас не диспут, а просто дружеская беседа? Потом изложишь ребятам свои взгляды на женщин, ладно? Если им будет интересно. Потому что нам с девочками уж точно не интересно. Мы все это уже сто раз слышали.

— Вот, — сказал Хан. — Видите? Мужчина говорит, а она… В общем, думаю, вы меня поняли. Ну, про себя и Наташу Ира вам сказала. И у всех остальных, которые здесь, тоже есть свои… скажем так… отклонения. Разные отклонения. Кто-то просто умственно отсталый и ему проще жить здесь. В раннем детстве не выявили, а потом было уже поздно… Но такие сами сюда просятся, им тут легче. Кого-то сюда направляет Совет по Этике и Морали, как, например, меня, Вику, Иру, Наташу и многих других. Есть и такие, кто, вроде бы и нормальный по всем параметрам, а все равно здесь живет, потому что считает, что общество к нам, «окаянным» несправедливо и они, видите ли, в знак протеста желают разделить с нами нашу судьбу. Чудаки. Разве можно разделить чужую судьбу? Судьба не делится, она у каждого своя.