Отряд под землей и под облаками
Шрифт:
Постояв немного у городской управы, возле которой резвилась стая голубей, мы свернули направо. Собственно говоря, я собирался идти налево, и тогда не случилось бы того, что случилось; но Лазарю так хотелось пройти мимо булочной Коробоша и хоть одним глазком взглянуть на рабочих, месивших тесто в больших деревянных корытах, что я не выдержал и пошел направо. Этот хитрец всегда умел подольститься ко мне и добиться своего.
Мы шли по улице, громко распевая всякие песни. Лазарь подцепил пустую консервную банку и, пошвыривая ее ногой,
У трамвайной линии я остановился. Лазарь торчал еще перед пекарней — шагах в двадцати от линии. Это был старый приземистый дом с гипсовыми ангелами на фасаде. Наверху, в доме, помещалась булочная, а в подвале, куда едва проникал дневной свет (днем и ночью там горела электрическая лампочка), была пекарня.
— Пошли, Лазица! — крикнул я. — Пора домой, не то останемся без обеда. Вита, Даша и Милена все съедят!
Обычно эта угроза действовала на Лазаря безотказно, но на сей раз она не сработала.
Я зашагал к пекарне, полный решимости надрать уши своему обожаемому брату. Он стоял у подвального оконца, просунув голову сквозь решетку, и неотрывно глядел на рабочих.
— Что ты увидел там такое интересное, что оторваться не можешь? — нетерпеливо спросил я.
— Голова застряла! — захныкал Лазарь. — Это самое интересное!
— Не валяй дурака! — Я начал злиться. — Идем, после обеда мне в школу!
Рабочие оставили дело и с интересом воззрились на нас.
— Я не могу вытащить голову! — простонал Лазарь.
— Как же ты ее просунул? — удивился я.
— Не знаю… — Лазаря душили рыдания.
Вокруг нас собралась толпа, из булочной вышел газда Коробош.
— Убирайся отсюда! Мешаешь людям работать! — прорычал он и, схватив Лазаря за плечи, стал оттаскивать от окна.
Лазарь кричал благим матом.
— Перестаньте, газда Коробош! — сказал я решительно. — Он и в самом деле застрял.
— Еще чего? Как пролез, так и вылезет. Иль голова выросла за пять минут?
— Выходит, выросла, — спокойно сказал я.
Толпа вокруг нас все прибывала. Подошли полицейские.
— Чей парнишка? — спросил один из них. — Кто толкнул его в решетку?
Я молчал.
— Сам влез, — сказал газда Коробош.
— Вы здесь работаете? — спросил полицейский.
— Я хозяин! — с достоинством ответил Коробош.
— Так, — многозначительно сказал полицейский и, наклонившись к Лазарю, спросил: — Как тебя зовут?
Люди зашумели. Женщина с младенцем на руках выступила
— Спасите ребенка, пока не поздно! Вытащите его оттуда! А еще полиция! Им бы только справки наводить, а помочь человеку в беде — не их забота.
Младенец заплакал.
— А вам бы только языком чесать! Заморите ребенка, — огрызнулся полицейский и, обернувшись, накинулся на меня: — А ты что рот разинул? Марш отсюда! Здесь не цирк!
— Я не могу уйти. Это мой брат.
Полицейские попытались было раздвинуть прутья, но они были толстые и крепкие. Несколько человек из толпы вызвались им помочь.
— Ничего не выйдет, — сказал полицейский, отирая со лба пот. — Какого черта поставили такую решетку! Можно подумать, что в этой халупе не тараканы, а золото! Придется послать за слесарем!
— Решетка не с неба свалилась! — взволнованно крикнул газда Коробош. — За нее деньги плачены!
— Подумаешь! — сказала женщина с ребенком. — Не обеднеете из-за пары прутьев.
— Помолчите, госпожа Панич! — цыкнул на нее газда Коробош. — Вы мне должны сто двадцать динаров. Будете много разговаривать, перестану хлеб в долг давать!
— Экое вы нам делаете одолжение! — не унималась женщина. — Каждый раз присчитываете двадцать — тридцать динаров. И не только нам. Всех обираете. Грабите бедняков.
— Какая наглость! — крикнул кто-то из толпы. — Возвращай им деньги!
— Прекратите шум! — рыкнул полицейский. — А ты беги домой и приведи взрослых. Эй вы, бездельники, расходись! Расходись, расходись!
— Не дам пилить, пока не заплатите! — крикнул газда Коробош мне вдогонку. — Деньги на бочку — и решетка ваша!
Я рассказал маме о случившемся. Она побледнела и бессильно опустилась на стул. Помертвелыми губами шептала она, что я очень нехороший мальчик, раз могу так грубо и зло шутить над ней, что я несу несусветный вздор, ибо такого быть не может. Я стоял, низко понурив голову, не смея взглянуть ей в глаза. Я чувствовал себя кругом виноватым и лепетал в свое оправдание что-то бессвязное.
— Значит, Лазарь в пекарне Коробоша, — отсутствующим голосом сказала мама и пошла в комнату.
Вскоре она вернулась с завернутой в шелковый голубой платок шкатулкой. Она долго смотрела на сверток немигающими глазами и наконец сказала сквозь душившие ее слезы:
— Здесь мои сбережения. Хотела пойти сегодня в театр в длинном белом платье. Об этом я мечтаю уже много лет… Но, видно, не суждено. Не суждено…
Мы не торгуясь заплатили газде Коробошу, а оставшиеся деньги отдали слесарю. А когда мы пришли домой, мама подарила Лазарю свою заветную шкатулку — для карандашей и перьев.
— Может, это к лучшему, — сказала она, утирая слезы. — Давно я не была в театре и совсем от него отвыкла. Я уверена, что мне было бы ужасно скучно!
С тех пор прошло много лет. Как-то я навестил мать. Мы сидели на веранде.