Отряд "Зеро"

Волки

— Можешь посмотреть.

Я вздохнул и осторожно приоткрыл глаза.

Свет. Резкий, ослепительный до слёз. Я заморгал, избавляясь от навернувшейся влаги.

— Это хорошо, голубчик, — лица коснулось что-то мягкое, осторожно промокая жидкость. — Значит, всё у тебя срослось как надо. Давай, посмотри на себя.

Куда деваться, открываю глаза, хотя щурюсь. Абрамыч улыбается и протягивает мне зеркало. Чёрт… Руки дрожат. Ладно, Лёха, соберись, не дрейфь.

Осторожно беру зеркало — пальцы ещё в плёнке биогеля, — и смотрю.

Ёёёёё… На планшете по-другому было.

В

зеркале незнакомое лицо. Не шире и не уже моего старого, но другая форма носа, губ, измененный разрез глаз, слегка иная линия бровей, скул и подбородка. Тёмно-русые волосы мои. Но глаза из карих стали серыми. Никаких особых примет, на шрамы и швы нет даже намека, лицо приятное, но если отвернуться — сам не вспомню, как выгляжу. И это теперь я.

В толпе просто растворюсь.

— Нравится? — Абрамыч с любопытством ждёт моей реакции. Прикрываю глаза. «Да».

Какая теперь разница. Обратного пути нет.

— Вот и хорошо, — старый доктор забирает зеркало. — Отдыхай, на всё про всё тебе неделя.

Неделя? Чтобы встать на ноги после операции?

Розенбаум меня понял. Откинул одеяло, осмотрел голени.

— Встанешь, голубчик, хватит тебе отлёживаться. Заживает на тебе всё просто отлично, уж поверь старому доктору, я многое повидал, — он поправил очки, но в глазах мелькнуло странное выражение. — Поди, сам по работе соскучился, а?

Я молчал. Новую работу я не знаю. Старой у меня уже не будет.

Скучать мне не по чему и не по кому.

Разве что… Мысленно улыбнулся, вспомнив Марью. И, как оказалось, не только мысленно.

— О-о, улыбаешься, значит и впрямь соскучился, — довольный Розенбаум заглядывал мне в лицо. — Не переживай, она тебе понравится.

Еле сдержался, чтобы не врезать себе кулаком по лбу.

Дурак ты, Лёха! Дважды дурак! Замечтался, забыл, что лицо не деревянное уже.

Короткий кивок, стереть с губ уже просто вежливую улыбку, и закрыть глаза, мысленно скользнув за стеклянную стену. Здесь я чувствовал себя в безопасности.

— Руки давай, — Абрамыч, однако, не собирался уходить. И пока он снимал биогель, осматривал мои пальцы, задавая вопросы про самочувствие, я отвечал и наблюдал за всем происходящим холодно и отстраненно. Так, словно в самом деле находился за непробиваемой толщей стекла.

О тёмной королевне я старался не думать и не вспоминать.

Моя задача сейчас укрепить свои позиции в реале.

Неделя тренировок пролетела совершенно незаметно. Я усиленно заставлял отвыкшее от нагрузок и движения тело подчиняться. На третий день я уже мог самостоятельно есть, сидеть, вставать и даже односложно говорить. Хотя голосовые связки не трогали, от долгого вынужденного молчания голос неожиданно стал более низким и глубоким, но мне нравилось. В остальном Абрамыч оказался прав: внешне я совсем другой человек. Определить, что ныне покойный капитан Донников и я идентичны, теперь можно только по ДНК. Значит, нигде нельзя оставлять ни кровь, ни волосы, ни частички кожи. Даже плеваться нежелательно. Чёрт. Похоже, с базы меня так просто не выпустят даже с новой внешностью. Или выпустят в комбезе абсолютной защиты.

На четвертый день Розенбаум явился

со своим планшетом.

Внутри разом закрутили тугую пружину. Что там опять?

— Ну что, голубчик, как самочувствие?

Я посмотрел на доктора и кивнул: «Нормально».

— Ты говори, голубчик, говори, — улыбнулся тот. — Не намолчался ещё?

— Нор… ма, — я отложил зеркало, перед которым тренировал мимику и речь. Получалось не очень. Но, если верить Розенбауму, всё исправят тренировки. Оснований не доверять словам этого спеца явно очень высокого класса не было. Но и говорить при посторонних пока неловко.

— Вот и отлично, вот и хорошо, — Абрамыч положил планшет на столик, прилепил ко мне какие-то датчики, отошёл от кровати и легко поманил рукой. — Иди-ка сюда. Пора тебе.

Внутренняя пружина тихо дзенькнула и развернулась. Вот оно. Пора.

Я встал, опираясь на спинку кровати. Ноги заметно дрожали, и сделать первый шаг страшно. Мне казалось, что при попытке движения просто упаду. Стоять-то я уже пробовал, но ходить…

— Давай, голубчик, смелее, — Абрамыч обнадеживающе улыбался в бороду. — Всего-то три шага.

Три шага. Чёрт. Решительно выдохнуть и разжать пальцы на спинке кровати. Колени предательски дрогнули. Стоять! Стоять, Лёха!

— А ну иди! — вдруг рявкнул доктор, и я от неожиданности шагнул вперёд, не успев ничего понять или испугаться.

— Ай, молодца! Ай, герой! — Розенбаум то ли шутил, то ли издевался. Меня же трясло от напряжения крупной дрожью: месяц, если не больше, отвалялся. Но старый доктор прав: идти надо.

Следующие два шага дались с не меньшим трудом и ещё большим напряжением. На столик я не просто оперся руками, буквально навалился всем весом, стараясь удержаться на ногах, пока Абрамыч изучал что-то в планшете. Красное широкое лицо светилось удовлетворением.

— Лю…би…те ра…бо…ту?

— Что? — доктор встрепенулся. — Ах да, люблю, голубчик, люблю, как же её не любить, кормилицу! А теперь пойдём, я уж тебе помогу…

Он подхватил меня под руку, и обратный путь прошёл легче. Но на кровать я не сел — рухнул с невыразимым облегчением. Даже не думал, что настолько тяжело учиться ходить заново.

— Ну что ж, через пару деньков тебя можно выписать, — Абрамыч подхватил свой планшет. — Ты здоров, имплантаты прижились отлично, физические показатели и анализы в норме, а всё остальное исправят только…

Тренировки. Знаю.

— Тренировки, — подтвердил доктор. — Я скажу Ингвару о твоей выписке.

Розенбаум развернулся и ушёл, оставив меня в привычном одиночестве.

* * *

Хладнокровный блондин появился в назначенный день сразу после обеда. Я ждал, переодевшись в чёрную знакомую форму, которую принёс один из санитаров. Одежда оказалась как раз под мой новый рост и ещё пахла складом. Единственное отличие от прежней: отсутствие погон и эмблемы ЧК на рубахе.

Когда вошёл Ингвар, я встал, как положено по уставу. Но как приветствовать нового командира — неизвестно. Всё, что я знал — его имя и вероятный позывной «Скальд». Однако беловолосый красавец не спешил посвящать меня в азы новой службы.