Отсечь зло

Самарин Юрий

— Нет, лучше в дерьме вываляться, — отрезал Еж.

— Мань, а ты чего бы предпочла — арбуз или грушу? — примирительно вставил Старуха, мозг которого заклинило на фруктах.

— Грушу.

— А дыню или грушу?

— Чего привязался: грушу, грушу… Можно подумать, от твоих слов груша появится.

— У Крутого яблоки есть, — сообщил Куца.

— Откуда? — Старуха аж подпрыгнул на своей лежанке. — Врешь!

— Не врет, — веско сказал Еж. — Черт! — железяка грохнула по камню. — Опять крыса по ногам пробежала. Где мое второе одеяло?

— Не вру. Мне в лагере сказал один… Дерево нашли. Дикие яблочки. А все равно — витамины. На них наш Старуха точно бы вырос. Да Крутой охрану выставил. Круглосуточную.

— Как же его раньше не нашли? — спросила Маня.

Старуха присвистнул.

— Вот

это да. Все бы отдал.

— Может, и помидоры где дикие растут?

— И груши?

— В вашем одичавшем воображении. Помидоры дикими не бывают, — уточнила Маня.

— Хоть бы кошку увидеть, — буркнул Еж. — Гоните одеяло, а то морду набью, — добавил он, зевнув. — Спать…

* * *

Прошел короткий буйный дождь, полосой всего-то метров двести-триста, словно несли на себе, несли полное ведро, неловко качнули и пролилась водица, выплеснулась. Подростки, наученные горьким опытом, спрятались в своем бетонном шалаше. И не напрасно. На этот раз водичка оказалась очень ядовитой. Желтая пыльная газета, ценимая здесь как дорогая вышитая скатерть ручной работы и употребляемая только для игры в карты, местами почернела, съежилась, а местами была проедена насквозь: не оставляйте, коль цените. Лучше под такой дождик не попадать.

— Что будем делать? — выразил общую озабоченность Куца. — Может, все вокруг теперь радиоактивное?

— Да нет у нас ничего радиоактивного, давно бы лысыми стали. С какого-нибудь химического болота.

— Одно к одному — гадость.

— Сам ты гадость и жизнь у тебя — гадость.

— Ты только на слабых тянешь, Куца, — Старуха героически приготовился к удару.

— Я с тобой еще разберусь, — пообещал блондин, но бить его не стал. — Переждем пару дней, а там посмотрим. Как, Еж?

— Надоело мне здесь. Руку больную ломит.

— Может, новое место поищем? — заискивающе спросил Старуха.

— Я как все, — высказал свое мнение Куца.

Маня выглянула на улицу, а затем повернулась к компании:

— Солнышко. Чувствуете запах — ацетон. Лучше денька два здесь посидеть, а дальше видно будет.

— Чего мы здесь не видали? — Еж угрюмо посмотрел на Маню. — Сто метров за две минуты пробежим, а дальше идти можно.

— Куда же мы пойдем? — не сдавалась потолстевшая Маня.

Все прекрасно понимали, почему она не хочет идти.

— Твое дело — можешь оставаться.

— Ты что, Еж, она же наша главная собственность, — вмешался Куца.

— Я сказал, ты слышал.

— Нет, я правда спрашиваю — куда же мы пойдем, — залепетала Маня, сообразив, что ее могут и оставить.

— Говорят, есть нейтральные территории, хорошо бы туда попасть. Мы не можем последнее время надеяться на Кента, даже помогая ему, не всегда справляемся. Я уже неделю не курил и не жрал колес. Забыл, что такое доза. Мне жизнь не в кайф. На Маньку смотреть не могу. Карты обрыдли. Чую — нужно искать нейтральную территорию. Дела наши плохи, как бы самих не превратили в бомжей. Ясно?

Подростки знали, что владения Крутого не безграничны. С одной стороны они упираются во владения Одноглазого, с другой стороны простирается так называемое «химическое» болото — жуткие, гиблые окна черной воды с цепочками серых, точно схваченных изморозью холмиков, над болотом под палящим солнцем образуется желтоватый туман. Соваться туда без противогаза — идти на верную смерть, да и с противогазами там пройти нельзя: соскользнешь в бездонный омут или затянет обманчивая трясина. Идти на территорию Одноглазого без депеши от Крутого не меньший риск, вдоль границ бродят загонщики, они при достойной добыче устраивают охоту на чужаков для своего хозяина, а иногда охотятся сами. Даже с депешей — знаком от своего хозяина, следует идти оговоренной дорогой. Правда, есть специальные наблюдатели, которые могут тебя оставить в живых, если по их мнению ты представляешь собой какую-нибудь ценность. Тебя могут обменять или превратить в собственного бомжа. Телохранителем стать в чужом лагере невозможно, даже если ты обладаешь недюжинной силой — слишком опасно в случае конфликта с твоим бывшим хозяином, может, ты засланный, то есть потенциальный шпион. Так что на чужую территорию лучше не соваться. С третьей стороны

существует какая-то непонятная туманность, она безвредная, но пробиться через нее, по слухам, — невозможно. Говорят, за этой похожей на облако стеной находится город наслаждений. Там есть все: любые наркотики, любая «дурь», любые развлечения — оружие, много девок, выпивки, курева, теплых помещений… Там живет доверчивый народ, готовый прислуживать тебе. Рай, мечта, миф. Что-то такое есть, точно, память удерживает некоторые странные понятия, которые в этой реальности не существуют, такие, как настоящие помидоры, дыни… Словно через какую-то пелену проступают образы высоких зданий с огромными окнами, в которых тонкое стекло, ряды деревьев, ходят люди в разноцветных одеждах, по дорогам двигаются большие и маленькие машины, тоже разноцветные, с матово блестящими корпусами. Люди садятся в них. А есть водяные дороги, по которым двигаются машины без колес. Может быть, эти образы рождал какой-то забытый наркотик? Кто знает — вдруг им удастся преодолеть туманность, и пусть там будет не город наслаждений, а просто незанятая территория, где их никто не достанет, а лаз туда они смогут отстоять, будут бороться насмерть. И уж там полновластным хозяином станет Еж! Он не будет таким, как Крутой. Хотя…

— Слушайте, давайте посмотрим на крыс — если они уйдут, мы уйдем тоже, — Маня сделала новую попытку остановить Ежа.

— Я ненавижу крыс, это единственное, что я ненавижу больше, чем все остальное. Я же сказал: хочешь, оставайся здесь с ними.

* * *

Вдоль города простирался огромный парк. Окраины его утопали в кущах экзотических деревьев и зарослях разнообразных кустарников. Но и среди них открывались живописные виды и нарядно-зеленые небольшие полянки. По веткам скакали белки, на макушках попадались пушистые, маленькие, безобидные медведи, лениво жующие листья, на полянах иногда бродили остромордые изящные косули. В парке не водились хищники. Его большие и малые аллеи располагались точно лепестки цветка: если идти по краю лепестка, то непременно придешь к центру. Сворачивать не рекомендовалось — там безраздельно царили флора и фауна. К тому же за полянами и слегка окультуренными местами таилась настоящая чаща, сравнимая разве что с тропическим лесом, куда без мачете нечего и соваться. Однако, если вы минуете заросли, все равно дальше вам пройти не удастся, за переплетенной лианами древесной стеной возникает похожая на опустившееся на землю облако туманная пелена. Она непроницаема и не пропускает через себя ни растения, ни животных, ни человека. Эта пелена проходила через весь парк и даже местами выходила непосредственно в город, отсекая одну из его сторон от чего-то невидимого, чужеродного, разделяя пустыри, обрывая дороги, возникая за бетонными заборами фабрик и заводов.

Для большинства жителей города не было секретом, как и для чего возникла эта полупрозрачная стена. Основная масса людей согласилась с необходимостью ее существования, но встречались и те, кто роптал, кто не мог смириться с потерей родных и близких, растворившихся где-то за бледной дымкой. Живы ли они? Правитель утверждал, что живы, по крайней мере, многие, и они теперь живут по своим законам. Он отказывался разъяснять, как они там живут, за этой стеной, и делается ли что-либо для их спасения. Зло отсекли, и никто теперь не может вмешиваться в его дела.

Каждый день, выбрав время, к полупрозрачной стене-пелене приходила Мать, та самая женщина, которая присутствовала на собрании посвященных и которой Правитель позволил выступить против принятия экстренных мер по спасению города. Где-то там, по ту сторону стены, бродит ее сын, ее несчастный старший сын, который затягивал в черный омут и своего младшего брата. Она чувствовала дыхание черного зева за его спиной и все равно любила своего мальчика. Разве можно забыть родные черты? Пусть искаженные злобой, страхом, отвращением… И вдруг проблеск в глазах: мать. Узнал. В последний приход она после работы застала его дома, сидящим в углу, на полу зала, и раскачивающимся из стороны в сторону. Как жалобно, на одной ноте, он скулил. «Сынок, что случилось?» — спросила она его. И он услышал, ответил, закричал: «Беги, мать! Беги! Сейчас все взорвется!» Что должно было взорваться в его бедной голове?