Отсекая лишнее
Шрифт:
— Я сейчас в морг позвоню!
Юки спрыгнула с кресла и яростно набросилась на сидевшего на кровати фрилансера, оседлав того в мгновение ока. После шуточной, непродолжительной борьбы, она потянулась к колючей небритой шее, чтобы поцеловать.
Тут что-то щелкнуло, переключилось в голове Ильи против его воли. Зашевелилось, задвигалось некое воспоминание, аморфное и неоформленное, размазанное, как перистое облако. Вслед за ним пришел вопрос, который вытеснил все остальное за границы восприятия и интереса. И вместо очередного раунда блаженства и радости, Илья спросил:
— Так значит, как, говоришь зовут твоего отца?
— Ты это серьезно? — горячо
— Кенши, ведь так? Кенши Тагава?
— Боже! Ну да. Моего отца зовут Кенши Тагава, — Юки отстранилась, выпрямив спину. Уперла ладони в грудь Ильи и внимательно посмотрела тому в глаза, — Но какое это имеет сейчас значение?
— Да так, ты знаешь… Что-то вспомнилось просто, — отвлеченно заметил хакер, отвернув голову вбок и невидящим взглядом уставивился куда-то за окно.
Юки поняла, что в данный момент она перестала быть ему интересна, быстро слезла с него, резким движением стянула с кровати простыню и обернулась в нее чуть ли не до самой шеи. Тем временем Илья продолжал свой странный опрос. На обидевшуюся девушку он так и не поглядел. Казалось, ее резкий, призванный вразумить его и вернуть к действительности жест, остался просто-напросто незамеченным. Мысли фрилансера уже улетели куда-то далеко, в те закоулки разума, что есть у каждого человека, личные и сокровенные, предназначенные только для него самого. Отвлеченный, бесстрастный голос, побужденный движением мысли из этих самых сокровенных мест, задал очередной вопрос:
— А не тот ли это Кенши Тагава, чей фонд сейчас финансирует русские разработки нового топлива в Арктике?
Юки обиженно смотрела на объект своей страсти сквозь прищур непонимающих, неестественно голубых глаз.
— Я не знаю всех дел отца, чем там занимается его фонд. Да и какого хрена, ты вообще заговорил об этом ИМЕННО СЕЙЧАС?
Резкий тон, почти крик обиженной девушки, казалось вернул летящие в непонятном направлении мысли Бельштейна туда, где прибывала его физическая оболочка. Илья наконец посмотрел на японку, сразу же увидел выражение крайнего смущения и непонимания на ее лице, встряхнул головой, точно прогоняя смутившее его наваждение. Он посмотрел на Юки вновь и на этот раз глаза его были как раньше: живые, с интересом и с вечной этой, свойственной его народу, лукавой, хитрой поволокой; холодная отчужденность в них сменилась на былую теплоту и симпатию.
— Что ты сказала? — немного растерянно спросил он, — чего кричишь-то?
— Твою мать, мистер Бельштейн! Ты прикалываешься надо мной? Это какая-то такая русская игра, я что-то не понимаю. Или шутка? Если так, то она идиотская, глупая и совсем-совсем ни чуточки не смешная!
— Да нет правда, я хотел ведь что-то спросить… Но из головы вылетело. О чем мы говорили?
Юки сверлила своего любовника глазами с максимальным скепсисом и недоверием. Она силилась понять всерьез ли сейчас говорит ее мужчина или играет с ней. Но поскольку выражение лица Ильи было полно искреннего смятения, какой-то детской растерянности и неподдельного непонимания, девушка остановилась на первом варианте. Ведь нужно быть актером мирового масштаба с не одним Оскаром дома на полке, чтобы сыграть замешательство так натурально. Сканер прищуренных ультрамариновых глаз отключился, перейдя в режим ожидания и тоном куда как более мягким и спокойным Юки ответила:
— Ты спрашивал про моего отца — Кенши. Тот ли это самый Тагава, который взялся финансировать разработки нового топлива для России в Арктике.
— Правда?
От изумления у Юки даже открылся рот. Она застыла в своей простыне словно греческая статуя с поднятой вверх в театральном жесте ладонью, призванной усилить эмоцию. Но в следующий миг она стряхнула оцепенение, оперла руки в талию, разразившись гневной тирадой:
— Подонок! Да ты издеваешься надо мной! Что я вскочила?! ПОЧЕМУ Я ВСКОЧИЛА?? — однако яростному порыву не суждено было продлиться долго. Синтетические токсичность и ярость быстро уступили место истинным эмоциям. Губы девушки сломались улыбкой помимо ее воли и не в силах сдерживать смех, она продолжала, — Нет, ну ты и придурок Бельштейн! В общем аплодирую стоя!
Склонившись в легком картинном поклоне, Юки действительно сделала три легких хлопка.
— Вот глупая! Я правда не помню!
Илья вскочил с кровати, сграбастал взвизгнувшую японку в охапку и прижал к столу.
— Девушка, ну неужели не понято! Ваша красота затмила разум и смутила мои речи!
Последовал долгий поцелуй. Когда он закончился, Юки смотрела на Илью ровно так же, как и 15 минут назад: влажными большими глазами, полными щенячьего обожания. Тон ее стал тоненьким и вкрадчивым, в общем все очень быстро вернулось на круги своя. Этим самым тоном она поинтересовалась:
— Ты правда совсем не помнишь, что говорил?
— Да нет, помню конечно… — отвечал Илья уже на полном серьезе, — То есть… Черт! Теперь сложно, понимаешь! Получается я спросил про твоего отца! Но ты ведь сама мне только что сказала об этом.
Он немного помолчал, и снова закончил фразу шуткой, разряжая эту, никому не нужную, недосказанность и напряжение:
— Говорю же: всю голову замутила! Ведьма японская!
Юки заливисто рассмеялась. Когда ее отпустило, прозвучало вот что:
— Короче. Не знаю, чем там занимается мой отец, но если ты слышал, что-то про Кенши Тагава, то скорей всего это именно он. Другого такого в Японии нет. Это ведь очевидно, глупый!
Илья было открыл рот, чтобы что-то добавить, но Юки положила ему на губы свой тонкий пальчик. Нежно и настойчиво, давая понять, что хватит наконец уже об этом.
И действительно, о чем тут можно было говорить? Более того: что еще имело смысл, если не стройность, грация и красота в твоих руках? Улыбающееся радостное существо, чей звонкий смех вытесняет из головы все лишнее и незначительное, пускай и лишь на несколько коротких месяцев. Не важно даже, что ты знаешь о длительности отпущенного вам срока, ведь прожитые годы научили трезво и реалистично смотреть на вещи. Это все не важно, ведь прямо сейчас, ты еще только бросился в бездну новых отношений, еще только погружаешься в темную пучину страсти, радости и наполненности смыслом. Долгие счастливые недели пройдут до того момента, как помутненный мозг придет в себя, точно юнец на следующий день после первой попойки. Тогда лобные доли начнут задавать свои извечные противные вопросы, столь губительные для любого веселья. Бастионы префронтальной коры, выстояв под натиском армий гормонов, вспомнят свою функцию и ринуться с новой силой заново превращать тебя в человека. Но настанет их час не раньше, чем твоя внутренняя обезьяна вдоволь наспаривается с новым объектом утех, а атака тех самых гормонов, как и любая атака, не потеряет свой изначальный импульс и напор.