Отсрочка от казни
Шрифт:
Я сидел в углу, соскабливая ногтем запекшиеся сгустки крови с уголков губ и ноздрей. Странно устроен человек. Еще вчера вечером я был уверен, что очень быстро сойду с ума в неволе, а теперь уже осторожно заглядывал в будущее и думал о том, что если мне не отобьют почки, печень или селезенку, то смогу протянуть достаточно долго, в зависимости от того, будут ли меня поить и кормить.
Пришел прокурор. Задал идиотский вопрос: обо что это я так сильно ударился? Я не ответил и сел за стол. Он снова принес папку. Не обманул – она распухла, как беременная кошка.
– Вы
– Все скажут газеты и телевидение, – ответил я. Распухшие губы двигались с трудом, и моя речь была невнятной. – Дождемся завтрашнего дня.
Прокурор усмехнулся.
– Хорошо, – ответил он. – Дождемся.
«Не верит! – со слабым ужасом подумал я. – Или Тихонравова пошла ва-банк, или Влад проболтался!»
Сапурниязов словно прочитал мои мысли.
– Да! Твой друг Уваров предпочел цивилизованные методы общения. Он все рассказал. И про труп на поляне. И про документы…
У меня все похолодело внутри. Прокурор не мог не заметить, как окаменело мое лицо. Он понял, что попал в десятку, подмигнул мне и вышел из камеры.
Все! Это конец. Влад не выдержал пыток.
Я обессиленно сполз на пол, лег и поджал ноги к животу. Теперь будет лучше, если мне отобьют все внутренности. Жить уже нет смысла.
Лязгнул засов. Я знал, вошли два дебила в черных робах, и сжал зубы в ожидании первого удара. Дебилы шаркали ногами по полу. О поверхность столика стучали какие-то звенящие предметы. Потом снова прозвучал гонг засова, и все стихло.
Я поднял голову. Столик был покрыт скатертью, а на нем стояли тарелки с едой и большая бутылка минеральной воды.
Бить перестали, обед принесли, подумал я. Значит, будут готовить к суду. Сначала осудят, а потом расстреляют.
Я протянул руку и стащил со стола бутылку. Открыть ее не было сил, и я вцепился в пробку зубами. Колючая, шипящая пена плеснула мне в лицо. Я жадно пил, давясь пузырями, и, отрываясь от горлышка, подолгу хватал губами воздух. Остатками воды я умыл лицо и руки от крови.
Есть не хотелось, горячая шурпа обжигала разбитые губы. Я смог проглотить лишь ложку риса из плова и вернулся в свой угол.
Через полчаса один из дебилов убрал посуду и вытер стол. В камеру вошел прокурор.
– Хватит валять дурака, – сказал он, когда дверь за дебилом закрылась. – Конфликт между нами исчерпан. Уваров уже на свободе – сидит у забора и ждет тебя. Возьми лист бумаги, ручку и подробно пиши: как, когда и кому ты отдал документы. Если все, о чем написал Уваров, совпадет с твоими фактами, я тотчас освобожу тебя.
Что-то не то! – насторожился я. Если Влад рассказал им про труп Филина и они уже проверили, правда это или нет, то для чего им мое признание? Чтобы умаслить свое самолюбие, что смогли меня расколоть?
Прокурор встал и принялся нетерпеливо ходить по камере. Я сел за стол, взял ручку и сверху написал: «ПРИЗНАНИЕ«. Потом долго думал, глядя на белый, как снежное поле, лист бумаги.
– Ну? – поторопил меня прокурор. – Какие трудности?
Я вспомнил, как Влад нарисовал кулак
– Готово? – спросил Сапурниязов, когда я встал из-за стола.
– Готово! – подтвердил я и протянул прокурору «Признание».
Он глянул, тотчас скомкал его и швырнул бумажный комок мне в лицо.
– Готовься к смерти, Вацура!
Ко мне никто не приходил. Время шло. Через маленькое окошко с решеткой, похожее на вентиляционное отверстие, в камеру проникал горячий воздух улицы. Я не знал, который час. Мои «Casio» остались у дебилов. Может, наступило время обеда. Может, день уже катился к закату. Я топтался по липкому полу камеры. От двери к вентиляционному отверстию и обратно. От двери к вентиляционному отверстию…
Я вздрогнул и машинально отскочил от двери. Снова лязгнул ржавый засов. Проходной двор, а не камера! Никаких нервов не хватит!
Я пытался шутить. Это означало одно из двух: либо я еще не упал духом окончательно, либо готовился к смерти. Я всегда плоско шутил сам с собой, когда судьба проносила меня по границе жизни и смерти – наверное, для того, чтобы не поехать мозгами от нервного напряжения.
Дебил, стоя на пороге, качнул головой.
– Выходи! – сказал он.
«На расстрел! – ужаснулся я. – Вот и все? Конец жизни? Вот на этом глупом месте она и закончится?»
– С вещами? – едва произнес я.
Дебил заглянул в камеру, посмотрел по сторонам, но никаких вещей не нашел.
– Не надо, – сказал он на всякий случай.
Мы вышли в коридор. Поднялись по лестнице, свернули, остановились у двери. Обыкновенная белая дверь со стеклом, изнутри закрашенным белилами. За такими дверями не расстреливают.
«Очная ставка! – предположил я. – Сейчас мы с Владом будем мычать друг на друга и прятать глаза».
Дебил толкнул дверь. За канцелярским столом, заваленным обгрызанными шариковыми ручками и бумагами, сидела Мила. Черный шифоновый платок покрывал ее высокую прическу. Черные очки скрывали ее глаза.
Мне стало стыдно своего вида.
– Привет! – сказал я, немного комплексуя.
– Садитесь, – не так фамильярно ответила Мила и придвинула ко мне трубку мобильного телефона. – Сейчас без пяти минут двенадцать. Звоните Филину, переносите встречу. Это в ваших интересах.
Я не сел и тем более не прикоснулся к трубке.
– Зачем? – пожал я плечами. – Твои дебилы все равно изувечили меня, все равно ты не дашь мне спокойно жить. Пусть все будет так, как будет.
Мила вперила в меня черные стекла очков. Ее пальцы танцевали по поверхности стола. Моя душа плясала вместе с ними. Как хорошо! Как хорошо! Значит, им ничего не известно про Филина! Может быть, Влад рассказал им только про труп Леси, а прокурор взял меня на пушку! – Поторопитесь, Вацура. Время идет.