Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.
Шрифт:
Тоскливо и гадко на душе… Хочется курить…
Ш-ш-ш-ш…
Дуновение некоего шороха пронеслось среди казаков, на какое-то мгновение перенацелив их внимание на отдельно стоящую группу бойцов.
— Дезертиры…
Это была серая безликая масса. И характеризуя так эту толпу, я не погнался за красивым звучным словом — дезертиры для нас были именно серыми и безликими. Они стояли безоружные, и глаза их уткнулись в землю. Они боялись поймать взгляд ненависти и презрения, и утопали всё больше и больше в трагедии своего самоуничтожения.
У них отсутствовали лица… Дезертиры
Ещё вчера они были нам друзьями, братьями по оружию, а теперь они превращались для нас в касту неприкасаемых. И в этот момент многие из нас, увидев воочию страх, получили прививку от него.
Нет, это не значит, что не было больше на войне ситуаций, когда мне не приходилось испытать это чувство, и об этом было уже сказано, но многие из нас тогда поняли, как страшно быть дезертиром. Ведь и у этих упавших в наших глазах людей где-то в глубине души жила совесть, и им, я думаю, было несносно мучительно стоять перед теми, кого уже нет, и перед теми, кого может не стать завтра.
Для нас осталась за ширмой прошедшего вечера причина их отъезда, которую они пытались обосновать сами для себя и друг для друга, но как этот процесс происходил, мы смогли представить для себя из событий, случившихся вечером 9 марта.
Батальон базировался на территории среди голых холмов между Заводским районом Грозного и Алхан-Калой.
Горели костры; в нашей роте практически у каждого отделения был свой. Тогда мы, казаки-минераловодцы, сформировавшие один из взводов, ещё не доросли до понятия большой дружной семьи, да это и понятно — путь испытаний только начинался.
Каждая группка имела свои сокровенные запасы, и поначалу делилась ими с соседями довольно неохотно. Когда снайпер первого отделения Ворончихин Вовка пригласил меня к своему костру попить крепкого чайку — «купчика» — его одёрнул радеющий об интересах своих бойцов командир отделения:
— У них там свой чай заварили…
Немного повозмущавшись, мы с Вовкой, прихватив котелок и удалившись на некоторое расстояние от костров, всё равно пьём чай вдвоём.
Кажется, что уже никто не в силах помешать нашему сложившемуся ритуалу: отпив два обжигающих глотка, передаёшь котелок товарищу и затягиваешься сигаретой. Вовка в свою очередь делает так же. Настоящее блаженство!
Из ночной темноты к нашему костру шагнули двое; хорошо было видно первого, седовласого пожилого казака, выделяющегося своей осанкой и высоким ростом. Второй находился за спиной своего товарища, и нам было сложно разглядеть черты его лица.
Бойцы были не из нашей роты, и минераловодцы глядели на них с интересом, ожидая услышать причину позднего визита.
— Здорово дневали, казаки, — поздоровался седой.
— Слава Богу…
Первый гость обратился к нам без лишних предисловий, и было видно, что сказанные нам фразы уже не раз исходили от него и были опробованы в других казачьих взводах.
— Я вот что вам скажу, уходить нам надо отсюда… Нас предали, обманули…Обещали
Вокруг гостей образовалась какая-то гнетущая атмосфера, явно чувствовалось нарастание недовольства среди наших бойцов тем, что они услышали. Казаки обступили гостей со всех сторон, и вдруг нарастающая волна негодования, сначала только угрожающе нависшая над агитаторами, обрушилась на гостей со всей своей силой.
Первыми взорвались братья Юрченко. Петро схватил говорившего казака за грудки и встряхнул его что есть сил. Его старший брат Виктор, широкоплечий кузнец, взмахнул увесистым кулаком и взревел:
— Убью!.. Гады!.. Шкуры продажные!…
Гости попятились от костра в темноту. Седовласый казак ещё некоторое время делал вид, будто он совершенно спокоен, и пытался сказать что-то ещё, но казаки-минераловодцы выдавливали их в ночь, своим криком выражая всё своё отношение к дезертирской агитации.
Изрядно помятые, гости исчезли в темноте, и уже оттуда, недосягаемые, наградили нас на прощание эпитетами, самое мягкое из которых было «придурки».
На следующий день мы увидели плоды вчерашней работы агитаторов — пожилой седовласый казак смог склонить на свою сторону кое-кого из бойцов батальона. Как и в предыдущей группе, они стояли безликими, превратившись в серую массу, но тот, кто по достоинству получил вчера от братьев Юрченко по физиономии, держался гордо и независимо. Нахмурив брови, он смотрел, казалось, сквозь нас, пропуская мимо ушей все те колкости, которыми награждали дезертиров казаки.
Они уехали, пожелав сохранить жизнь, и не понимая, что для нас, оставшихся лицом к лицу со смертью, они раз и навсегда умерли…
И только в одном для нас был плюс от их позорного поступка. Как и есть плюс в том, что нам противостоял серьёзный противник, через противостояние с которым мы закалялись и учились переступать через страх и быть воинами. И плюсом было то, что через искушение дезертирством мы вышли, вспомнив и по-новому оценив такие понятия, как воинский долг и присяга.
Последняя прискорбная страница истории Ермоловского батальона пришлась на первые числа апреля, когда нас на позициях в Орехово окончательно поменяли подразделения Внутренних войск, и мы вышли оттуда, уставшие и измотанные, на базу у Ачхой-Мартана.
Там ранним утром, в клочковатом тумане, состоялся единственный в истории батальона стихийный Круг.
Дело в том, что ещё изначально, при нахождении на территории Прохладненской бригады, казаки приняли решение во время службы в Чечне Круги не проводить. Но ситуация складывалась так, что именно сейчас из этого правила необходимо было сделать исключение.
Мы сладко досыпали утренние часы, когда нас разбудили крики:
— Казаки! Казаки! Все на Круг!
Выползаем, потягиваясь из палаток. К группе из двадцати-тридцати казаков, окруживших что-то, со всех сторон стягивались бойцы, представлявшие все подразделения батальона.