Отступник - драма Федора Раскольникова
Шрифт:
Шел он и всю ночь, и утро следующего дня, и когда они вышли в сад, он все еще шел, падал крупными легкими хлопьями.
– Совсем как в тот раз, год назад, - сказала она.
– Да, как в тот раз, - повторил он за ней машинально, обдумывая предстоящий разговор.
Очень не хотелось начинать этот разговор. Ни ему, ни ей. Оба понимали: независимо от того, что они решат, а что они могли решить?
– все за них решено обстоятельствами,- независимо от этого, их жизнь расколется надвое. Жизнь до и жизнь после этого решения. Ясная и прямая, пусть и не
Не дойдя и до половины своей любимой дорожки, повернули назад, к дому, посмотреть, как там Феденька, не проснулся ли? Мальчик спал на открытой веранде в коляске, сытый и укутанный. Через стеклянную дверь за ним приглядывала из кухни хозяйка дома, в случае чего она бы позвала их. Да они и сами услыхали бы требовательный голосок сына, если бы он проснулся.
С Федей все было в порядке, и они вернулись на свою дорожку.
Как и в тот раз, дошли до конца сада и остановились.
– Что ж, - сказал он, поворачиваясь к ней.
– Подумаем. Сообразим факты, нам известные. Неловкие предложения Мексики и Греции, теперь Турции. Эту их непонятную настойчивость. Припомним, чем кончили Карахан, Антонов-Овсеенко…
Он запнулся, потому что заметил, как она побледнела. Он понимал, она готова была услышать от него страшные вещи, и все же, должно быть, на что-то надеялась.
– Неужели так опасно?
– прошептала она.
Он усмехнулся:
– Ты сама как думаешь?
– Не знаю, - сказала она растерянно.
Знала, конечно, знала. Догадывалась, предполагала, как все могло обернуться. Но отгоняла от себя такие мысли.
Ему было жалко ее. Но надо же было и побудить ее увидеть их положение в настоящем свете. Возвращение в Москву для них обоих было бы гибельным.
Расстегнул пальто, полез во внутренний карман пиджака, вытянул за уголок пухлый конверт. В нем был список запрещенной литературы, тот, в котором значилась и его книга "Кронштадт и Питер". Развернул список, протянул ей.
Она сразу увидела отчеркнутое красным карандашом его имя и название его книги.
– Что это?
– Приказ по библиотекам. Прочти название документа и пройдись по списку книг и авторов, прочти, что написано против фамилии каждого.
Она прочла название документа, потом вернулась к его фамилии, с ужасом прочла то, что относилось к "Кронштадту и Питеру", и снова читала название документа, и вчитывалась в запись против фамилии Раскольникова.
Ошеломленная, пыталась сообразить: как это могло быть? Книга о революции, написанная им - им!
– ее мужем, эта книга запрещена? Не где-нибудь, в ее стране запрещена книга о революции? Не сон ли это, не ошибка ли? Она так гордилась им! Гордилась его революционными наградами двумя орденами Красного Знамени, почетным оружием; высшим афганским орденом, полученным им уже в качестве дипломата - он был первым советским дипломатом, награжденным иностранным правительством. Считала, что вытянула в жизни счастливый билет, выйдя за него замуж. Еще до знакомства
– Но за что?
– невольно вырвалось у нее.
Он засмеялся. Опять тот же нелепый вопрос.
– Яковлев недавно выразился: все полпреды - шпионы. Голос народа голос божий, - с усмешкой сказал он.
– В голове не укладывается, - сказала она жалобно, возвращая ему список.
– Да, это трудно принять, - согласился он, складывая странички, пряча в карман.
– Вроде бы ничего не изменилось. Из Москвы по-прежнему присылают б умаги для ответа. Зарплату. А список составлен… Пройдемся?
Прошлись по дорожке туда-сюда. В конце дорожки снова остановились.
– Что теперь будет?
– спросила она растерянно.
– Ты как думаешь?
– Ты считаешь, что тебя… арестуют?
– Она через силу выговорила это слово.
– А ты так не считаешь?
– Но что же делать?
– Я хотел бы, чтобы ты высказала свое мнение.
– Мое мнение! Что я могу сказать? Я ничего не понимаю. У меня в голове все перевернулось. Как скажешь, так и будет.
– Хорошо. Надеюсь, ты не хотела бы, чтобы меня там арестовали?
– Что за вопрос, Федор…
– Хотя арестовать - еще не значит убить. Могут подержать какое-то время и выпустить. И такое бывает…
– Боже мой, Федор, о чем ты говоришь?
– Значит, остаемся? Не едем в Москву?
– Не едем?
– Но ведь у нас нет другого выхода, - сказал он, стараясь выдержать тон рассудительный, вдумчивый.
– Ехать - чистое самоубийство. Значит, останемся здесь. На Западе.
Вот и выговорил то, что так трудно было выговорить. Слово сказано назад нет хода.
– Но как же… разве это возможно?
– пролепетала она.
– Возможно.
– Подожди, дай собраться с мыслями. Ох, даже в пот бросило, потрясенно отводила она глаза.
Бледность на ее лице заменилась пунцовыми пятнами, бисеринки пота выступили на пухлой губе.
– Пройдемся немного, - предложила на этот раз она.
Прошли до середины дорожки, и она остановилась.
– А как наши родные? Они будут отвечать за нас.
– Ты думаешь, если с нами расправятся в Москве, их положение будет легче?
– Да, конечно… если расправятся, - протянула она, не глядя ему в глаза.
– А если нет?
Он ждал этого вопроса. И был готов к нему. Заговорил тем же вдумчивым тоном:
– Что ж. Можно, конечно, рискнуть. Вполне возможно, что ничего с нами не произойдет. Давай рискнем. Шансов, правда, избежать общей участи у нас не много. Но и абсолютной уверенности нет в том, что все непременно плохо кончится. Итак, решаем: едем в Москву. Да? Едем?..
– Нет!
– решительно заявила она.
– Нет. Это невозможно.