Отсюда и в вечность
Шрифт:
— Я тебя слушаю, — энергично возразил Анджелло. — Много раз я уже пытался следовать твоим советам, но пока у меня ничего не получается, Джек.
— А вот у него получилось, — заметил Мэллой.
— Я и сам не знаю, как это вышло, — признался Прюитт.
— Неважно, — сказал Мэллой. — Главное — что у тебя это вышло.
— Ну хорошо. Пусть у Прюитта вышло. Но какое это имеет значение для меня? — спросил Маггио.
— К сожалению, никакого, — сказал Мэллой. — Но ты смог бы выполнить то, что задумал, если бы только поверил в свои силы.
— Нет,
— А что это за тайный план? — спросил Прюитт. — Вот уже неделю я слышу о нем, но так и не знаю, в чем он заключается.
— Пусть он сам тебе расскажет, — ответил Мэллой. — Это его план. Он сам все придумал.
Он взглянул на Анджелло, и Прюитт увидел, сколько тепла было в этом взгляде. «Чтобы оказаться среди таких людей, — подумал Прю, — стоило отсидеть в карцере даже десять суток».
— Ну что же, пойдем вон туда, где никого нет, — обратился Анджелло к Прюитту.
— А может, здесь расскажешь? — предложил Мэллой.
— Ни в коем случае, — хмуро ответил Анджелло.
— Может быть, Прюитт еще неважно себя чувствует, чтобы вставать, — настаивал Мэллой.
— Тогда ему придется подождать, — резко сказал Анджелло. — Я могу говорить об этом только там, где никто не может подслушать.
— Я нормально себя чувствую, — сказал Прюитт. Он поднялся с нар, и все трое отошли в дальний угол. Анджелло начал рассказывать.
Остальные заключенные во главе с Бэрри в знак уважения к чужим секретам направились в противоположный угол барака.
— Я поделился своими планами только с Бэрри и Мэллоем, — объяснил Анджелло. — О них не знает больше ни одна душа. Правда, Джек?
— Правда.
— Если бы кто-нибудь узнал о моем плане, я убил бы этого человека. Ведь он наверняка попробовал бы раньше меня осуществить его. А шансы на успех будут только у того, кто первым сделает попытку. Томпсон и Фэтсо не дураки. Я сам придумал этот план и должен первым попытаться его выполнить.
— Ты прав, Анджелло, — сухо произнес Мэллой.
— Если ты, Прюитт, захочешь повторить то, что сделаю я, пожалуйста… Но никто не гарантирует тебе успех.
— По правде говоря, никто, кроме тебя, и не может выполнить то, что ты задумал, — заметил Мэллой.
— Брось шутить, — кипятился Анджелло.
— Я не шучу. Я знаю, что ни у кого, кроме тебя, не хватит на это способностей.
— В общем, — продолжал Анджелло, — план состоит вот в чем. Любого, кто пробудет в карцере двадцать один день подряд, отправляют в психиатрическое отделение гарнизонного госпиталя. Я, правда, еще не слыхал, чтобы кого-нибудь туда отправили, но точно знаю, что такой порядок существует.
— А я слышал о таких случаях, — прервал Анджелло Мэллой. — Их было два за то время, пока я здесь нахожусь. Идея тут вот какая: всякого, кто буйствует, сажают в карцер, но, если и по истечении трех недель он продолжает буйствовать, человека считают уже настоящим сумасшедшим и списывают в госпиталь. Мне известны два таких случая, но оба раза парни действительно сходили с ума. А вот Анджелло хочет разыграть роль буйного сумасшедшего.
— Точно, —
— Но ведь он в тебя сразу же выстрелит, — заметил Прюитт.
— В том-то и состоит риск. Но мне кажется, что если я Прошусь на караульного с молотком, а не просто побегу куда-нибудь, то он не станет стрелять. Он просто ударит меня прикладом. Фокус должен состоять в том, чтобы сделать вид, будто я хочу ударить караульного.
— Ну а потом, в карцере, тебе ведь крепко достанется, — заметил Прюитт.
— Конечно, — признался Анджелло. — Но хуже, чем было уже не раз, не будет. Возможно, они будут бить меня дольше, чем всегда, и все.
Прюитт удивленно глядел на Анджелло. Неужели он будет в силах выдержать двадцать один день в карцере, двадцать один день без горячей пищи, двадцать один день одиночества, двадцать один день без света?
— Человек не может вынести таких испытаний, — сказал Прюитт, обращаясь к Мэллою. — Как ты думаешь?
— Не знаю. Я читал, что некоторым и дольше приходилось пробыть в одиночке в таких же условиях, и ничего, — ответил Мэллой. — Но лично я не стал бы даже и пытаться…
— А что ты, Анджелло, будешь делать потом, когда тебя выпишут из гарнизонного госпиталя и уволят со службы с желтым билетом? — спросил Прюитт. — Ты же нигде не найдешь работы.
— На прежнее место в магазин Гимбела, конечно, меня не возьмут, да я туда идти и не собираюсь. Я переберусь в Мексику, стану ковбоем.
— Ну, не буду тебя разубеждать. Это дело твое. Желаю удачи, — спокойно сказал Прюитт.
— Не считаешь ли ты меня сумасшедшим? — улыбаясь, спросил Анджелло.
— Нет, нет. Но я бы, например, не мог уехать из родной страны. Мне в ней нравится.
— Мне тоже, — сказал Анджелло. — Я люблю Америку, так же как и ты. П в то же время я ее ненавижу. Что она мне дала? Право голосовать за людей, которых я не могу выбирать? Право работать там, где я не хочу? Нет, я лично этого больше не могу выдержать. С сегодняшнего дня я считаю свой союз с Соединенными Штатами расторгнутым. По крайней мере до тех пор, пока у нас человек не получит возможность пользоваться хотя бы минимумом из того, о чем пишут в школьных учебниках.
— Ну что же. Я могу только пожелать тебе успеха, — сказал Прюитт.
— Я знал, что ты поддержишь меня. Поэтому-то и рассказал тебе все. Теперь у меня больше сомнений нет. Ну, хватит об этом. Пошли обратно на твои нары.
Прюитт посмотрел вслед Анджелло. «Бедная жертва двадцатого века… — подумал он, глядя на жалкую фигуру друга. — И он хочет бежать в Мексику, чтобы стать ковбоем!.. Если бы его отец был часовщиком, пли автомехаником, пли слесарем-водопроводчиком и он, Анджелло, унаследовал бы эту профессию, тогда он больше мог бы рассчитывать па место в обществе. А если бы он был сыном миллионера, то тогда и вовсе все было бы в порядке. Бедный наш Анджелло Маггио! И беда его в том, что он не родился Калпеппером».