Отважное сердце
Шрифт:
Роберт заметил, как некоторые из присутствующих вытягивают шеи, чтобы своими глазами увидеть, как король кладет корону на алтарь. Несколько человек склонили головы в молитве. Глаза Хэмфри сияли, хотя другие люди вовсе не выглядели охваченными священным трепетом. А Роберт ощущал себя где-то посередине между ними. Одна часть его хотела с головой окунуться в это захватывающее предприятие — вместе с Хэмфри и остальными отправиться на поиски сокровищ, свято веря в то, что его служба королю еще может принести пользу его семье, а другая часть терзалась сомнениями относительно того, правильный ли путь он выбрал. Обвинения брата, высказанные им в Нефине, заставили всплыть на поверхность неприятную правду — ведь он действительно обещал деду в тот день,
«Мужчина, который нарушает данную им клятву, недостоин того, чтобы называться мужчиной».
Когда король Эдуард отвернулся от усыпальницы святого, церемония завершилась. По сигналу Джона де Варенна графы, бароны и клирики потянулись к выходу в разрисованном занавесе, отделявшем святилище от остальной части церкви, торопясь принять участие в празднестве, которое король устраивал во дворце, а заодно и обсудить последние известия из Гаскони. Король не присоединился к ним, а медленно подошел к одной из гробниц, стоявшей неподалеку от усыпальницы Исповедника. На ее крышке виднелось бронзовое изображение женщины. Надпись на боку гласила:
«Здесь покоится Элеонора, душу которой принял Господь в милости своей».
Когда люди впереди Роберта задвигались, заслонив от него короля, преклонившего в одиночестве колени, он последовал за Хэмфри из самого сердца аббатства в его огромный, похожий на чрево гигантского кита, желудок. В окнах, выстроившихся вдоль прохода, сверкали рубиновые и сапфировые стекла, украшенные гербами, а стены между витыми мраморными колоннами были покрыты позолотой и киноварью.
Роберт прошел уже полпути от алтаря, когда вдруг заметил мужчину, несомненно, королевского гонца, судя по его полосатой тунике, о чем-то негромко разговаривавшего с Ральфом де Монтермером. Ральф обернулся, ища кого-то взглядом. Увидев Роберта, он кивнул на него. Когда гонец приблизился, Роберт остановился и Хэмфри вопросительно задержался рядом с другом.
— Сэр Роберт Каррик. — Гонец протянул ему свернутое в свиток письмо. — Послание из Шотландии, сэр. Оно прибыло некоторое время тому, но мы не смогли вовремя доставить его вам.
Роберт поправил щит на локте, а потом взял письмо, решив, что оно пришло от деда. Брюс писал в Шотландию перед тем, как отправиться в Уэльс, извещая старого лорда о том, что его призвали под знамена короля. Он улыбнулся, увидев печать деда, затем вскрыл письмо и принялся читать его, не замечая людей, обходивших его со всех сторон. Уже после первых строк улыбка на его губах увяла.
— Что случилось? — спросил Хэмфри, видя изменившееся выражение его лица.
Роберт не ответил. Вместо этого он еще раз перечел письмо. Когда Хэмфри повторил свой вопрос, он в растерянности поднял голову, встретив вопросительный взгляд друга.
— Я должен вернуться домой. — Роберт сделал паузу, чтобы откашляться и обрести голос. — Чтобы жениться.
— Жениться?
— На дочери сэра Дональда, графа Мара. — Роберт умолк, глядя на висящий на сгибе локтя щит, побывавший в бою. — Я должен как можно скорее испросить у короля разрешения покинуть Лондон. — Он помолчал, а потом протянул щит с драконом Хэмфри. — Я должен вернуть его тебе, потому что не знаю, как долго буду отсутствовать.
Хэмфри не сделал даже попытки принять щит.
— Тот, кто однажды стал Рыцарем Дракона, останется им навсегда. Он твой, и хранить его тебе придется самому, Роберт. — Он задумчиво присвистнул, а потом весело рассмеялся. — Что ж, надо постараться, чтобы сегодняшний праздник запомнился нам надолго, если ты в последний
К ним подошли Ральф и Томас Ланкастер, которым было интересно узнать, какие новости привез гонец. Хэмфри рассказал им обо всем. Ральф торжественно похлопал Роберта по плечу и заявил, что ему очень жаль его.
— Ты встречался с нею? — поинтересовался Томас.
В памяти у Роберта возникло озеро под луной, пар от дыхания, вырывающийся у него изо рта, когда он наклонился к Еве, ее волосы, отливающие серебром в лунном свете. Он вспомнил, что в ту ночь его дед и граф Мар о чем-то долго беседовали. Очевидно, уже тогда они планировали этот альянс.
— Она красива? — не отставал Ральф.
— Как Святая Дева Мария и все ее ангелы, — ответил, наконец, Роберт, и на губах у него заиграла неуверенная улыбка.
Их смех эхом покатился между мраморными святыми и королями, затихая в темных закоулках аббатства, когда они зашагали по проходу.
Джон Баллиол стоял на крепостной стене замка Стирлинг, глядя на заходящее солнце. На болотистой равнине внизу, у подножия скал, на которых громоздился замок, блестели лужи воды, и солнечные лучи играли в них. В малиновом небе кружили стаи птиц. Их строгий порядок намекал на присутствие некоего смысла и языка полета, недоступного человеческому пониманию. Воздух благоухал травами, которые слуги собирали в саду для кухни. Король видел других людей, спешащих по своим делам по двору замка и поросшей травой дамбе, тянувшейся вдоль стен, где скалы образовывали ровное плато, прежде чем оборваться отвесными стенами к цветущим лугам, убегающим вдаль до самого Форта. Великая река величаво несла свои воды с горных вершин к Эдинбургу, где королевский замок, подобно брату-близнецу Стирлинга, высился на таком же скалистом обрыве. Там водный поток, деливший Шотландию практически пополам, расширялся и впадал в море. В сумерках Баллиол едва различал деревянный мост над чернильно-черными водами, который, подобно заколке, соединял вместе две половинки его королевства. Вот уже долгие годы замок Стирлинг называли ключом к северу, потому что тот, кому принадлежал замок, охранявший мост, мог контролировать единственный надежный проход в высокогорье Шотландии, знаменитый Хайленде.
Летний вечер выдался умиротворенным и сонным, но темнота, подкрадывающаяся с востока из-за лысых вершин холмов Очил-Хиллз, предвещала, как казалось Баллиолу, не только наступление ночи. Он не хотел терять из виду эту землю, не хотел видеть, как она ускользает от него, погружаясь в ночь. Ему хотелось дотянуться до горизонта и достать из-за него солнце, прижать его к груди и ослепить им своих врагов. Но воздух, обвевавший его испещренные оспинами щеки, становился все холоднее, и в восточной части неба уже проклюнулись первые звезды.
— Милорд.
Баллиол обернулся на звук голоса. На галерее стоял Джон Комин, и в лучах закатного солнца его лицо казалось отлитым из бронзы. Лорд Баденох почти не постарел за те три года, что минули с интронизации Баллиола в Скоуне, и король ненавидел зятя за его цветущий облик. Он знал, что ему самому прошедшие годы легли на плечи тяжкой ношей, ведь, заполучив трон, он потерял супругу и почти всю власть. Ощущение уходящего безвозвратно времени заставило его вспомнить об их отцах, которые вместе сражались под Льюисом под знаменами короля Генриха: именно тогда связь между их семьями стала неразрывной. Баллиол впервые задумался о том, что если бы Уильям Комин не предложил его отцу выйти на свободу из той монастырской кельи в Льюисе, то стоял бы он сам сегодня на этой стене, сломленный потерями и утратами? И как повернулось бы колесо фортуны, если бы Баллиолы в тот момент пошли своим путем, а не стали заложниками своего долга перед Коминами? Кровь вскипела у него в жилах от этих мыслей и воспоминаний о своем отце.