Отверзи ми двери
Шрифт:
– Голова кружится?
– Нет, - соврал он.
– Просто зашиб руку и потерял сознание от боли.
– От руки сознание не теряют. Разденьтесь... до пояса, - она встала и отошла к окну.
Лев Ильич спустил ноги, неудобно было, да это не койка - каталка оказалась. Он встал, покачнулся, но справился, снял пальто, пиджак, с трудом, закусив губу, чтоб не выдать себя, стянул свитер, рубашку.
Женщина подошла к нему, ощупала локоть. Пальцы у нее неожиданно оказались мягкими, бережными.
– Очень больно?
– Ерунда, - улыбнулся Лев Ильич.
– А как вы дотронулись, так совсем прошло.
–
– А еще крест нацепил, - она вытащила из кармана халата стетоскоп.
– Кружится голова?
– Да нет же, - упорствовал Лев Ильич.
– Чего ж краснеете?.. Ну нет так нет... А Бог-то, видать, есть, если под колесом лежали, а всего лишь локоть зашибли. Уж как он троллейбус остановил... где еще болит?
Лев Ильич пожал плечами.
– Ноги, голова?..
– Я перекурил, - вспомнил Лев Ильич, - у меня с утра голова кружилась.
– Давайте давление измерим... Пили вчера?
– Да, - сказал Лев Ильич, - а сегодня с утра еще ничего не ел. Чаю даже не выпил.
– Поститесь, значит, как моя мать - так она не пьет и не курит... Да ничего, даже давление почти в норме... По моей жизни в приемном покое редко такого мужика встретишь. Или в пост нельзя?
Лев Ильич не нашелся ответить.
– Оденьтесь и полежите полчасика, а там пусть вас забирают. И не шалите больше, а то Бог-то может и есть, но ведь тоже шалунов не любит.
– Спасибо, доктор...
– За что? Мне-то за что спасибо? Вы б того водителя поблагодарили, если б не он, никакой бы вам Бог не помог. Ничего, может еще когда встретимся. Ложитесь...
Она вышла, оставив дверь притворенной.
"Кто здесь за больным?..
– услышал Лев Ильич ее голос.
– Обе? Ну еще бы... Вы кто ему будете?"
За дверью молчали.
"Что ж вы, отказываетесь, что ли? Только что тут базар был, а теперь язык, гляжу, проглотили..."
"Что с ним?" - услышал Лев Ильич Любин голос.
"Слава Тебе, Господи, вспомнили. Ничего с ним страшного. Локоток зашиб. Головка закружилась. Пусть полежит полчасика - забирайте. И кормить его надо с утра, чтоб голодный не бегал - уже не мальчик. А то кто-нибудь подберет. Такие не валяются. Я б на вашем месте не разбрасывалась... А это что?"
"Это его документы - из кармана вытащили. И записная книжка. Я по ней позвонила - вот телефон сверху. А на паспорте штамп - он в редакции работает, туда тоже..."
"Запишите, Лиза, а я потом... Можете зайти, только по одной, а то, видать, впечатлительный..."
Стукнула дверь, она, наверно, вышла. Зазвонил телефон.
"Приемный... Ой, где?.. В поликлинике? Бегу, бегу, пусть подождет... Чего ж ты сразу не позвонила?.. Полчаса ждет?.. Скажи, бегу, бегу..."
Еще раз стукнула дверь. Лев Ильич слушал установившуюся там тишину, да и машина утихомирилась...
"Мне за мою жизнь больше всего надоела темнота, - услышал он Любу.
– Как вы сюда попали?"
"Вам же сказали - открыли книжку, вон на столе, позвонили."
"А в книжку-то как? Или там один телефон?.. Мне так, вот из редакции
"Погодите, Люба, выслушайте меня, я уезжаю... Я случайно здесь."
"Много случайностей. Поменьше-то правдоподобней было б. И незачем мне голову морочить... А я еще по глупости с ним поделилась, вот, мол, Вера Лепендина молодец, не дождалась, пока поздно будет, загодя рассчиталась с мужем. Действительно дура. Умна-умна, а как говорят: ума палата - ключ потерян. Да правильно, чего говорить, ваш не такой же, что ли? Да все они из одного теста, нагляделась на наших мужиков, этой, вон, может, в новинку... Ладно, еще отговорю, не дай Бог, - подобрали, пользуйтесь, цацкайтесь на здоровье. А что ж, вы еще ничего из себя, лет на десять меня, поди, помоложе, продержитесь. А там и вы ему, коль силы будут, не все заберет, ручкой сделаете. Только чтоб меня не вспомнил, да уж тогда что..."
"Послушайте, Люба, я понимаю, вы нервничаете. Мы действительно встретились со Львом Ильичем в поезде, еще где-то два-три раза наши пути пересеклись, но вы напрасно, у меня и в мыслях, и планы совсем другие..."
"Ну что это вы, голубушка, избавьте меня, уж не мыслями ли, не планами со мной собираетесь делиться, давайте без откровенностей, на что мне?.. Только планы-планами, а не об одной же себе думать. Что-то он у меня за семнадцать лет ни разу под колесо не кидался, да и без чая утром не отпускала... Ну что это я говорю-то, Господи!
– крикнула она.
– Вы не слушайте меня, забудьте! Ведь я радоваться должна, он значит, и правда, вас любит - ну не любил бы, не случилось бы так, у нас сколько лет, всякое бывало, но для него дом - я, Надя - всегда первое, там то, другое, но я-то знала, чувствовала, что мы такое для него. Раз он - такой, как он есть, с тем, что в нем, да ему чтоб решиться на такое!.. А если так, я радоваться должна, ведь так, Верочка, ведь так? Вы простите меня, это не я, это во мне все эти семнадцать лет кричат, которые я сама загубила, потому что все откладывала - по путанице, по своей бабьей глупости, по самолюбию, все откладывала то, что всегда жило во мне для него, всю мою любовь к нему, которая все случая ждала, чтоб ему преподнести, каждый раз на глупости, на чем-то срываясь, и так дальше, дальше... Вот сегодня, когда позвонили, когда бежала... Отчего это, Вера?.. Может, от того, что ушло, что не дотянуться, а пока было - цены не знала?.."
"Люба!
– крикнула Вера, и там стул загремел ("Вскочила она, что ли?") - да не нужен он мне, ваш Лев Ильич, уезжаю я, вы что, не слышите меня? Совсем уезжаю, с мужем, с Колей Лепендиным, навсегда уезжаем..."
Там стало тихо.
"...Я вам не Люба, - зазвенел Любин голос, - а Любовь Дмитриевна..."
"Мне сейчас за визой, - перебила ее Вера, - ну что вы в самом деле, зачем это мне?.."
"Вот значит как...
– медленно сказала Люба, - вот, стало быть, отчего он... на ровном месте споткнулся, под колесо... У него высокая любовь, а вы и тут ждать не захотели? Я вам, а вы... Недооценила я вас... Напакостили и бежите..."