Отверзи ми двери
Шрифт:
Коридор был ярко освещен, завален вещами, он только бегло на все это взглянул и обомлел: перед ним, расставив ноги в джинсах, в белой маечке, засученной на крепких литых руках, стоял чернокудрый красавец с бараньими глазами - тот самый, из его ночного бреда - "Ах, это он?.."
– Вот те раз, - изумленно свистнул тот, - сам пожаловал?
– Коля или Вера дома?
– спросил Лев Ильич, испугавшись вдруг, что все-таки опоздал.
– Так кого ж вам - Колю или Веру?
– не двинулся с места чернокудрый.
Лев Ильич все боясь, что теряет время, шагнул вперед по
– Не так быстро, чего вам здесь надо?
– Кто там?
– услышал Лев Ильич мужской голос за закрытой дверью комнаты.
– Смотри какой гость, - отозвался чернокудрый, - сам приполз, а я думал, придется его искать, чтоб проститься, не уезжать же так, воспитание не позволяет.
Распахнулась дверь комнаты, на пороге стоял Коля Лепендин, голый до пояса, тоже в джинсах с веревкой в руке: "Собираются..." - мелькнуло у Льва Ильича. "Успел, успел", - все так же замороченно думал он.
– Погляди, Николай, каков Ромео...
– Здравствуй, Коля, - шагнул к нему Лев Ильич, но чернокудрый все не отходил и снова поднял руку вровень с грудью Льва Ильича.
– Нам нужно поговорить. Вера дома?
– Это еще об чем разговор?
– прищурился Коля.
– Да у меня и времени нет. Мы сейчас за билетами едем.
– Вот об этом, о билетах... Вера не может, не должна уезжать.
– Чего?
– захохотал чернокудрый.
– Коль, ты слышишь?
Распахнулась дверь другой комнаты, выскочила Вера в своем черном свитерочке, в джинсах ("Чего это они все в джинсах, как в форме?" - успел подумать Лев Ильич), со стопкой белья, прижимая его подбородком, непричесанная, бледная, увидела Льва Ильича да и шарахнулась обратно.
Чернокудрый шагнул за ней и хлопнул дверью, закрыл, заслонил ее широкой спиной.
– Чего надо?
– на этот раз без шутовства, с угрозой спросил он, и в бараньих глазах заплескалось бешенство, злоба.
– Послушай, Коля, - сказал Лев Ильич, - мы с тобой столько лет знакомы, хоть не так уж знаем друг друга, но я б никогда не стал тебя отговаривать, убеждать - у каждого свое право, своя судьба, а что ты ее такой выбрал, пусть Господь тебя судит. Да ты и человек, как я понимаю, четкий в своих действиях... Но Вера... Ты ее лучше меня знаешь, она - вся здесь, всеми корнями, всей душой - наша, она пропадет, замучается, она и сейчас потерялась...
Коля слушал его в полном изумлении, механически наматывая веревку на руку.
– Ты мне поверь, - несло Льва Ильича, куда уж ему было оценить нелепость ситуации.
– Тут никакой моей корысти или расчета. То есть, конечно, если бы Вера захотела, я буду счастлив, ты можешь быть уверен, я умру здесь ради нее, все сделаю, чтоб ей быть счастливой. Но она будет дома, она оттает, успокоится, найдет себя, ты не только о себе, о ней подумай - ну куда она, такая до ногтей русская - куда ей ехать?
– Ты что... сбрендил?
– хрипло выдохнул Коля Лепендин.
– Откуда тебе знать про ее... ногти?
– Да и мальчика, - спешил Лев Ильич, уж совсем обезумев, - разве можно его лишать родины? Ты знаешь, я тут нагляделся на молодых - куда нам, наше дело, верно, уезжать да пропадать,
– Что?!.
– крикнул Коля.
– Какого еще мальчика? Андрюшку моего?.. Саша, ты слышишь?
– теперь он спрашивал чернокудрого, все так же изумленно.
– Я-то слышу, я не пойму, зачем тебе это все слушать.
– Понимаешь, Коля, это как над пропастью...
– продолжал Лев Ильич, он смутно начал понимать, что делает что-то не то, что все это чудовищно, кроме того, что глупо и бессмысленно, но уже и остановиться не мог.
– Она, может, ждет, чтоб ей протянули руку, она падает, понимаешь, падает и...
За спиной чернокудрого раскрылась дверь, он невольно сделал шаг назад и под его рукой проскочил мальчишка - белобрысый, с глазами, как у Веры, чуть с косинкой.
– Здгавствуйте...
– сказал он, не выговаривая "р".
– Папа, ну газгеши, я возьму атлас СССР и наши сказки? Мама говогит, что можно, что там их не найти...
Чернокудрый поймал его за воротник, отшвырнул в комнату и снова захлопнул дверь.
– Ты просто городской сумасшедший, - сказал Коля Лепендин, - убирайся вон отсюда. Я б, может, и поговорил с тобой, руки чешутся, да у меня время считано. Вот уж номер на закуску...
Он повернулся голой спиной и пошел в комнату.
– Да тебе и нельзя, - весело сказал чернокудрый, - личный момент, как же! Тут все чисто должно быть. А вот у меня с ним разговор простой и право есть. Свое собственное. Наше. Я его еще тогда, как Валерия провожали, для себя выбрал, память-то надо оставить, а уж в нем все сходится...
– и шагнул от двери.
Лев Ильич уже опомнился, сообразил, понял, что будет дальше. Так уж такое нелепое предприятие и должно было закончиться какой-нибудь нелепостью, дикостью. Он и в детстве не был драчуном, так, случалось, вынуждали, да и не умел, верно, драться, но когда очень становилось обидно, когда его охватывало бешенство, тут его бывало трудно остановить, все-таки и вес был, и отчаянность в нем поднималась. Но сейчас-то какая была обида, на себя разве? Откуда бешенству взяться, отчаянности...
Он впервые всмотрелся, увидел чернокудрого: "Саша его зовут, что ли?" Тот внимательно глядел на Льва Ильича, веселая злоба играла в глазах. "Ишь коммандос..." - мелькнуло у Льва Ильича.
И тут у того за спиной снова распахнулась дверь: Вера - белая, как стена, стояла на пороге, прижав руки к груди.
Лев Ильич на мгновение оторвался от Саши, краем глаза только следил, ждал - не ему же первому было бить. Но так и не уследил, тот и половчей был, умелый, да и всерьез, сам же сказал, готовился, раз давно его выбрал. Он и не видел его руки, не ждал отсюда - тот ударил левой, резко, точно, и Лев Ильич упал бы, если б не дверь, у которой стоял, медленно стал сползать, услышал, как Вера сдавленно вскрикнула, отшатнулась в комнату, захлопнула дверь, и удивился, что так и нет в нем ни обиды, ни злобы - ничего того, что заставляло его кидаться в драку. И тогда Саша ударил его правой.