Ответ Н. А. Бердяеву
Шрифт:
Н. А. Бердяев говорит: «Одни таинства, взятые отвлечённо от всей полноты религиозной истины и религиозного бытия, не могут дать критерия».
Совершенно недоумеваю, что значит «взятые отвлечённо». Если Н. А. Бердяеву нужны вещественные признаки, т. е. нечто внешне определяющее границы православия от неправославия, то, конечно, таинства он и должен взять только в этом их отвлечённом значении. Если же он пожелает в них видеть не только границы, но и содержание православия, тогда он не вправе будет говорить об их «отвлечённости», он увидит в них то религиозное содержание, которое вполне может быть достаточным критерием. Здесь же заключается и последний мой ответ на первый ряд вопросов Н. А. Бердяева.
«И я ещё спрашиваю Свенцицкого: из какого религиозного источника почерпнул он критерий для суда над православной Церковью?»
Отвечаю: из метафизики её (догматов) – критерий для суда разума, и из живого общения со Вселенской Церковью (в таинствах) – критерий для суда совести.
Меня
Перехожу ко второму ряду вопросов.
«Я спрашиваю Свенцицкого, наиболее революционно настроенного реформатора: есть ли для него православие полнота религиозной истины, полнота откровения, заключается ли для него в православии всё божеское, раскрывшееся человечеству, всё, что Бог, по провиденциальному плану своему, должен открыть человечеству для возвращения его в Своё лоно, для мирового спасения?».
По мнению Н. А. Бердяева, и я, и г. Философов «неизбежно упираемся в вопрос: должно ли ждать, что Бог ещё откроет что-то человечеству… продолжится ли космический религиозный процесс воздействия Божества на человечество, или религиозный процесс откровения завершился уже и остаётся только человеческое усвоение, распространение и приложение открывшейся окончательно истины?»
Задавая все эти вопросы, Н. А. Бердяев не хочет выдать себя за человека, которому что-то новое уже открыто, и новым для себя и для всех идущих к «новому религиозному сознанию» он считает лишь постановку вопроса.
Прежде всего, я совершенно отрицаю новизну этого вопроса; я думаю, что такой вопрос стоял всегда на всём протяжении истории религиозной мысли. Больше того, он не только стоял, но он и решался в том смысле, в каком он решается и Мережковским, и Философовым, и другими, т. е. в смысле незаконченности космического религиозного процесса. Я убеждён, что никто даже из представителей самого старого религиозного сознания никогда не решится сказать, что больше не может быть никаких новых откровений, этого не сказали бы не только Бухарев и Вл. Соловьёв, но даже гг. Тернавцев, Новосёлов [3] – люди, которых вряд ли кто-нибудь упрекнёт в еретичестве [4] ; больше того, я думаю, не скажет этого и представитель извращённого православия Илиодор [5] .
3
Бухарев Александр Матвеевич (архим. Феодор; 1824–1871) – богослов, философ, профессор Казанской духовной академии (1954–1958); после осуждения Святейшим синодом его толкования на Апокалипсис в 1863 подал прошение о снятии сана и вскоре женился; среди продолжавших оказывать ему поддержку был свт. Филарет Московский.
Новосёлов Михаил Александрович (1864–1938), мч. – богослов, публицист, издатель «Религиозно-философской библиотеки» (1902–1917), организатор «Кружка ищущих христианского просвещения».
4
Такой человек нашёлся: бывший ректор СПДА архиеп. Константин (Горянов) обвинил богослова, одного из организаторов и центральных фигур РФС Валентина Александровича Тернавцева (1866–1940) в неоязычестве, проповеди Третьего Завета и аморализме; по его мнению, «трезвомысленные церковные люди просто не желали мараться в этой грязи безответственного критиканства» (Империя и религия. СПб., 2006. С. 32–34), хотя в РФС участвовал и Новосёлов.
5
Илиодор (Сергей Михайлович Труфанов; 1880–1952) – участник деятельности «Союза русского народа», прославился оголтелой ненавистью к евреям, инородцам, интеллигенции и призывами к погромам. В 1909 запрещён в служении, в 1912 отрёкся от православия. После 1917 предлагал услуги большевикам, считал себя патриархом «Живой христовой церкви». Бердяев в указанной статье отмечал: «Илиодор явно предаёт Христа «миру», небо – земле, страсти его не православно-христианские, а языческо-мирские, в нём движется хаос первобытной дикости. Какой же Илиодор православный монах! Он не монах и не православный, он слишком поглощён политикой мирского устроения, в своей одержимости, бесноватости он сходится с крайними революционерами».
Таким образом, я совершенно не согласен, что мы с г. Философовым «упираемся» в этот вопрос: мы нисколько в него не упираемся, а самым положительным образом разрешаем его, и разрешаем его не только согласно друг с другом, но, как я сказал, даже с иеромонахом Илиодором.
Наше разногласие не здесь, а там, где мы начинаем выяснять вопрос, поскольку он подлежит философскому раскрытию, вопрос о том, каковы эти новые религиозные откровения, что они должны разрешить, какие человеческие пути ведут к ним.
Этим исчерпываются вопросы, непосредственно обращённые ко мне.
Остаётся сказать несколько слов об общих рассуждениях Н. А. Бердяева. С очень многим я вполне могу согласиться: например, с указанием на некоторые черты в революционном движении, прямо противоположные христианству (самоутверждение), с мыслью о необходимости личного подвига, индивидуального самоотречения, наконец, с оценкой католических или протестантских тенденций как совершенно ложных, которые могут лишь направить на ложный путь современное религиозное движение [6] .
6
Ср.
Всё это я ни в коем случае не могу считать для себя возражением.
Но есть и другая сторона в этих рассуждениях, против которой я решительно протестую.
Кстати, два слова для личных объяснений.
Н. А. Бердяев усматривает во мне дух Бранда, дух демонизма. Я считаю экскурсии в область личной психологии на основе литературных произведений [7] , да ещё в отношении человека, который всего год как появился на литературном поприще, делом совершенно бесполезным. «Московские ведомости» уже сочли нужным доносить на меня начальству и в статье «Свенцицканство» объявляют меня магом и «Симоном Волхвом» [8] .
7
Не имея к тому ни малейших оснований, Бердяев утверждал: «В Свенцицком слишком чувствуется психология соц. – революционера или соц. – демократа… в тоне его чувствуется больше революционного фанатизма и демонизма в духе Бранда, чем христианской любви и религиозного смирения».
8
Ср.: «Передовое, истинное, просвещённое правительство обязано угадывать и предупреждать нарождающиеся, губительные для государственного организма, процессы… Свенцицкий не Григорий Петров, не бессодержательный либеральный болтун. Это фанатик своего дела. Громадная демоническая сила. Он не апостол, но подобен Симону Волхву. Ему дана сила гипнотизировать слушателей, порабощать их, зажигать в них огонь духа злобы» (Никольский Н. В., свящ. Свенцицканство // Московские ведомости. 1906. 23 декабря. N 309). До подобной же клеветы опустился А. В. Амфитеатров, 31 марта 1911 указывавший М. Горькому на повесть «Учитель» И. И. Ясинского: «Свенцицкий в жизнь пришёл двадцатью годами позже, чем был им написан» (Литературное наследство. Т. 95. С. 300). Речь о персонаже, который «говорил о себе как о единственном знатоке Библии и обнаруживал наклонность смешивать себя с Мессиею», не признавал чудес, в т. ч. евангельских, верил в свою святость, а к большинству людей относился как к двуногим животным, которых истребит мечом и огнём лучшая часть человечества, над коей он будет возвышаться (Ясинский И. Полное собр. повестей и рассказов. Т. 4. СПб., 1888. С. 195, 219, 226, 228, 231).
Н. А. Бердяев также доносит на меня, но уже, разумеется, не «начальству», а «смирению и любви». Всё, что я мог сказать по этому поводу, я сказал в «Ответе П. П. Кудрявцеву» и здесь лишь считаю нужным заявить, что вообще всякого рода печатные упрёки в этом направлении буду оставлять без внимания.
Перейдём к существу дела.
Н. А. Бердяев полагает, что для меня религия – какое-то служебное орудие в чисто мирской борьбе русской революции. Это совершенно неверно. В книжке «Взыскующим Града», написанной мною и Эрном, в главе «О значении русской революции» говорится, что смысл её в «грядущем возрождении Церкви», и, значит, революция рассматривается как некоторое историческое явление, косвенно служащее великому делу церковного строительства.
Если Н. А. Бердяев читал две мои брошюры «Христианское братство борьбы и его программа» и «Правда о земле», он не может спорить, что там ясно и определённо разграничиваются области политическая и религиозная, и именно во имя христианской идеи прогресса, не во имя царства князя, а во имя Царства Божия. Исповедуя абсолютную христианскую религию, я всегда думал, что полнота жизни и общественной, и индивидуальной в неведомых нам формах будет осуществлена в Церкви. Дела Божьего с мирскими я не смешивал. И в то же время утверждал и утверждаю, что политическое и экономическое освобождение – самое радикальное, самое окончательное, необходимое условие, чтобы свободная личность могла до конца определиться или к добру, или ко злу, а это самоопределение – необходимое условие завершения мировой истории борьбой Христа и Антихриста.
Я за революцию не в смысле сочувствия её конечным идеалам или демоническим элементам, а в смысле сочувствия той правде, которая заложена в чувстве свободы революционеров. Я против кадетизма именно потому, что кадетизм по своей психологии (за отдельными исключениями, которые чувствуют себя одинокими в своей среде), по верному выражению Бердяева, «буржуазен», пошл, бесцветен, он не самоутверждается не из самоотречения, а от внутреннего бессилия [9] . Я предпочту иметь дело с чортом, чем с кадетом. Пишу это в буквальном смысле слова, без всяких шуток и без всякого остроумничанья [10] .
9
Ср. мнение Бердяева из указанной статьи: ««Кадетизм», несмотря на свою духовную буржуазность, в сфере светской политики является уже меньшим злом. В «кадетизме» нет такого самомнения и самоутверждения, нет озверения корыстной воли, это более нейтральная, гуманитарная среда… хотя творческих идей сами не имеют».
10
Ср.: «Я верую в беса, верую канонически, в личного, а не в аллегорию» (Достоевский Ф. Полное собр. соч.: В 30 т. Т. 11. С. 10).