Ответ знает только ветер
Шрифт:
— Кое-кому везло, — сказала Анжела. Мне показалось, что ее голос звучал как бы издалека. — Моим не повезло. Никому. Ни родителям, ни родственникам… Все они с самого начала были в Сопротивлении. Их всех схватили и депортировали. Я родилась в 1938 году. Друзья прятали меня до сорок пятого. Так я уцелела. Только я одна. Кроме меня никого не осталось…
— Белое пятно на вашей руке! — вырвалось у меня, так как эта мысль только теперь пришла мне в голову. — Своими глазами вы видели, как забирали ваших родителей, вы понимали, что происходит?
— Не совсем. Но долгие годы потом мне снилась та ночь, когда немцы пришли и увели мать и отца. Все время снились их тяжелые
И потом она долгие годы кричала во сне…
— Может быть, пережитый тогда шок и вызвал это пигментное пятно, о котором говорила ясновидица?
— Да, вполне вероятно. Странно — я об этом ни разу не подумала.
— Когда вы будете счастливы, белое пятно исчезнет, вот увидите.
— Я счастлива!
— Нет, — покачал я головой. — Не верю. Вы не счастливы.
— Говорю же вам: счастлива!
— Нет.
Она опорожнила свой бокал.
— Налейте мне еще. И себе тоже. Ведь ждать нам придется минимум до одиннадцати.
— Вы не счастливы, — сказал я, наливая бокалы до краев. — Только делаете вид. А на самом деле все не так.
Анжела долго молча глядела на меня.
— Вы правы, — удивленно сказала она наконец. — Вы первый человек, который сказал мне это. Что ж, это правда… Я кажусь вам пьяной?
— Наоборот — трезвой, как стеклышко.
— Да, у меня и на самом деле ни в одном глазу. А тогда, тогда я напилась, Боже, тогда я напилась в стельку…
— Когда?
— Когда я узнала… Когда Жан мне сказал… — Она опять посмотрела на меня долгим взглядом. — Роберт, мы с вами едва знакомы. Не знаю, почему я рассказываю вам о том, что кроме меня знает лишь мой духовник, о чем я никогда и ни с кем не говорила.
— Не рассказывайте, если не хотите.
— Но я именно хочу! Разве это не странно? Да, я хочу вам об этом рассказать. Почему именно вам, сама не знаю. Но вы должны это услышать — сегодня. Сегодня вы приревновали меня к Лорану.
— К кому?
— К Лорану Виалю, морскому офицеру.
— К нему — правда, приревновал.
— Но у вас для этого нет никаких оснований. Его я не любила. Другого мужчину — да, того я любила всем сердцем. С той поры минуло уже три года… — Голос ее как будто становился все глуше, удаляясь. — Я любила его так, как никого не любила раньше… Без остатка в нем растворилась. Если любишь по-настоящему, о себе уже не думаешь, думаешь только об этом человеке, разве я не права?
Я промолчал, качалка тихонько поскрипывала подо мной, я курил, прихлебывал из бокала и смотрел, не отрываясь, в красивое лицо Анжелы.
— Я жила только ради него… Он жил здесь, в этой квартире… Мы собирались пожениться. Он много ездил по делам, но, возвращаясь в Канны, он всегда был здесь, у меня. Я уже все подготовила для свадьбы, понимаете? Мы хотели обвенчаться тайно и лишь потом объявить о нашем бракосочетании, но женщине в такой ситуации нужно многое подготовить, не так ли?
— Разумеется, — кивнул я.
Но она меня уже вовсе не слышала.
— Потом наступил этот вечер. И он… — Она не договорила. И надолго умолкла. — И он сказал мне, что не может на мне жениться. Его мучают угрызения совести, но он женат, и у него двое детей. Он жил в Амьене. У меня никогда и в мыслях не было в чем-то его заподозрить. Я решила, что ослышалась. Но он сказал то, что сказал… Это… Это было таким ударом для меня, знаете… Я указала ему на дверь. Он быстренько собрал свои вещи и исчез. А я, я, только что заливавшаяся слезами, перестала плакать и начала пить. Виски. В ту ночь я пила виски. Без содовой, со льдом. Много, очень много виски.
Перед этим страшным открытием, до того, как Анжела узнала правду о человеке, которого любила, она ходила по всем комнатам. А потом, опьянев, забыла про другие телевизоры. Она сидела на тахте, поставив перед собой виски, лед и бокал, и в глазах — ни единой слезинки, пока еще ни единой. Лишь голова ее раскалывалась от какого-то жуткого грохота, и все кружилось перед глазами. Ее точила одна мысль: «Все напрасно. Обманута. Брошена. Моя любовь кончилась. Я одна. Совсем одна. Никого больше нет у меня, никого». И вдруг она вздрогнула.
Кто-то кричал.
Она не сразу поняла, что этот крик исходил из телевизора, по которому шел какой-то фильм. Действие его происходило десятого июня, а именно в этот день в 1944 году в отместку за убийство маки одного немецкого генерала отряд СС дотла сжег деревню Орадур на юге Франции и уничтожил почти всех ее жителей. Мужчин просто расстреляли. А женщин и детей сначала согнали в церковь. Некоторые из них еще верили, что спасены. Но эсэсовцы подожгли церковь, и женщины и дети сгорели заживо. Развалины деревни и поныне стоят, новую деревню отстроили в другом месте. Орадур — как и некоторые другие населенные пункты — стал для французов вечным памятником и предостережением потомкам.
В такие дни, как этот, телевидение показывало антифашистские фильмы и документальные свидетельства жестокостей, которые творили нацисты. Одно из таких свидетельств — рассказы очевидцев, тайком снятые кинофильмы и фотографии, — и шло в тот момент на экране — сплошной ужас, кошмар. Ряды расстрелянных мужчин. Старики, свидетели тех дней, рыдая, рассказывали о кровавой бойне. Показали и церковь. И как эсэсовцы загоняли внутрь женщин и детей. Как заперли за ними двери. Было слышно, как в церкви запели. И вот она уже объята пламенем, ужасным пламенем. А жалкие крестьянские лачуги Орадура взорваны. И повсюду стоят, широко расставив ноги, эсэсовцы в тяжелых сапогах, с автоматами наизготовку. Анжела сидела и пила, и виски стекало из уголков ее рта, а она этого не замечала. Она неотрывно глядела на картинки, возникавшие на матовом экране, страшные картинки. Моя мама. Мой отец. Дядя Фред. Дядя Морис. Кузен Андре. Дядя Ришар. Тетя Генриетта. Тетя Марлен. Мертвы. Мертвы. Все они мертвы…
И вдруг зрелище это стало ей невыносимо. Она вскочила и, шатаясь, вышла на балкон, где цвели ее цветы, море цветов. Ночь была дождливая. В голове Анжелы крутилась одна мысль, одна-единственная, но неотступная и властная: «Все. Конец. Кончай. Сейчас же. Ты не вынесешь эту жизнь».
— Эту жизнь… — Она услышала собственный лепет. — Нет… Нет… Больше не хочу…
В туфлях на высоких каблуках она доковыляла, оскользаясь на мокрых плитках, до балконного парапета, с которого стекали капли дождя. Она подтянулась на руках, при этом сильно раскачивалась. Она не испытала ни малейшего страха, увидев далеко внизу освещенную бетонированную площадку стоянки для машин. Сейчас. Сейчас я буду там внизу. Сейчас все кончится. Она подтянула на парапет правую ногу. Потом левую. Теперь она уже опиралась коленями на парапет. Медленно, сантиметр за сантиметром, поднялась почти во весь рост. Дождь намочил ее волосы, лицо, платье. Она ничего не замечала. Приди же, смерть, приди, желанная. Она стояла на высоте пяти этажей под темным небом над сверкающим огнями городом. Порыв ветра подхватил ее. Она еще успела подумать: «Я хочу…»