Ответ знает только ветер
Шрифт:
Внезапно перед глазами возникла Анжела, одиноко стоящая на террасе в минуту нашего прощания, и я понял, что мне необходимо срочно напиться до бесчувствия, чтобы забыть эту картину, чтобы забыть Анжелу, чтобы ни о чем вообще не помнить. Я внезапно осознал, что себя не только любишь в другом, но и ненавидишь тоже. И стал заказывать только двойные порции виски. Чернявая пила только шампанское, она сказала, что у нее нелады с желудком — он не выносит виски.
— Особенно шотландское. Я вообще терпеть не могу англичан. Ты-то не англичанин,
— Нет.
— А кто? — не отставала она, пока я засовывал руку ей под блузку.
— Немец, — ответил я, залпом выпил свое виски и заказал еще двойное.
— Немцев я люблю, — заявила чернявая.
— Ясное дело, — поддержал ее я.
Я почувствовал, что алкоголь уже начал действовать, а я все еще думал об Анжеле, но уже не с болью, а со злостью. Я поступил честно по отношению к ней. Стоило мне солгать, и все пошло бы как по маслу. Правда, мне пришлось бы лгать дальше. Нет, подумал я, надо было сказать правду. Я выпил еще одну двойную и подумал, что пора прекратить пьянку, а то, пожалуй, ничего не смогу.
Но тревожился я зря. Чернявая потащила меня наверх в свою комнату и сразу разделась, я тоже скинул с себя все и набросился на нее как безумный. Я бился на ней, и наваливался всей своей тяжестью, и впивался пальцами в ее плечи, словно насиловал. Кровать трещала под нами, а я думал — насколько мысли еще могли удерживаться в залитом алкоголем мозгу: будь ты проклята, Анжела, с меня хватит, катись к черту! Пропади пропадом!
Видимо, я в самом деле сильно перебрал. Чернявая начала вопить. И вопила так громко, что люди стали стучать в стенку, я велел ей заткнуться, но она возразила, что я влезаю в нее с такой силой, что она не может удержаться, потому что принимает бодрящие таблетки, они повышают чувствительность, а я так надрываюсь, что ей и без таблеток более чем достаточно.
Ну, я и впрямь надрывался изо всех сил, и мы с ней выделывали все, что только приходило мне в голову, она с готовностью выполняла все мои требования, только не забывала напомнить об особой плате за каждый трюк. В сущности, она не так уж много запрашивала, да и молода была еще, моложе двадцати пяти, и кожа у нее была очень белая. В конце концов я лежал, совершенно выдохшийся, на спине, а она, подмываясь над биде, говорила, что любит меня и что немцы вообще мужчины что надо, не то что эти дерьмуки-англичане, а потом подсказала мне, где находится клозет, и я, как был нагишом, пошел по коридору, там меня вырвало, я прополоскал рот и помылся, а потом вернулся к чернявой. Она лежала на постели и читала «Утреннюю Ниццу».
— А теперь они снизили курс английского фунта на восемь процентов, — сказала она. — Вот тут написано. Небось, это плохо для англичан, да?
— Да.
— Так им и надо, — сказала чернявая. — Ах ты, черт побери.
— Чего это ты вдруг?
— Понимаешь, в следующий раз американские военные корабли Шестого флота придут сюда только в начале июля, перед самым Днем Независимости.
— Потому что в Средиземном море много русских.
— Пускай и они к нам пожалуют, — сразу нашлась чернявая. — Пускай и русские, и американцы. Вот бы пошла гульба что надо! Русские, говорят, парни лихие. Ну, не такие лихие, как ты, само собой. Американцы тоже лихие. Они приносят на берег все свое жалованье и спускают все до последнего грошика на выпивку и баб, мне думается, они просто отводят здесь душу. Я бы на их месте ни за что не пошла бы в матросы. Целыми месяцами обходиться без женщин, одним рукоблудием. Ты не веришь, что русские тоже сюда заявятся?
— Да нет, вряд ли, — промямлил я.
— Так где же они трахаются? — не отставала чернявая. — Не могут же они все время крутиться по Средиземному морю, надо же и им где-то пристать к берегу, верно?
— Тут ты права, — согласился я.
— Это, небось, уже политика, да?
— Да.
— Дерьмовая политика, — заключила чернявая. — Портит нам тут всю коммерцию.
— В этом что-то есть, — согласился я.
Я уже совсем не вспоминал об Анжеле, на меня вдруг навалилась такая страшная усталость, что глаза сами закрывались.
— Как тебя звать-то? — спросила чернявая.
— Адольф, — буркнул я. — А тебя?
— Джесси, — сказала та. — Если ты устал, спи себе спокойно, я сейчас выключу свет. Только прочту спортивную колонку. Знаешь, я люблю бокс. На сегодня хватит вкалывать. А ты и так заплатил за всю ночь. Утром приготовлю нам что-нибудь вкусненькое.
Последние ее слова донеслись до меня уже как бы сквозь сон. Спал я очень крепко и по-моему без снов. Один раз Джесси разбудила меня, потряся за плечи.
— Что… Что случилось?
— Адольф, приятель, ты не болен?
— С чего ты взяла? — буркнул я, еле ворочая языком.
— Ты кричишь во сне. Может, ты слегка со сдвигом?
— Ничуть, — ответил я. — Просто, иногда бывает. Если сплю не на боку.
— Ага, все в порядке. У, дубины стоеросовые! — громко рявкнула Джесси, потому что из соседней комнаты опять забарабанили кулаками по стене. Потом посмотрела мне в лицо, освещенное ночником, стоявшим на столике у изголовья, и грустно спросила:
— Очень ее любишь, да?
— Кого?
— Ну, ладно, ладно, проехали, — уклонилась от ответа Джесси. — Спи дальше. Только, пожалуйста, на боку.
Не знаю, спал ли я на боку, во всяком случае, больше во сне не кричал и проснулся лишь потому, что кто-то барабанил в дверь комнаты и выкрикивал мое имя.
— Да, — откликнулся я. — Я здесь!
Джесси, спавшая рядом, вскочила и, ничего не понимая со сна, принялась сыпать ругательствами.
— Спокойно, — урезонил я ее. — Это ко мне.