Ответ
Шрифт:
— Самая красивая женщина в Пеште, — злорадно сказал редактор.
Фаркаш поднес к глазам руку, стал разглядывать ногти. — Чем могу служить? — спросил он неожиданно.
Молодой человек настолько не был подготовлен к этому вопросу, что в первый момент подумал, что ослышался.
— Простите?
— Чем могу служить, братец? — недвусмысленно повторил Фаркаш. Молодой человек, как бы взывая о помощи, посмотрел на Кларику: она в эту минуту старательно сдувала с отцовских брюк пепел, упавший с сигары ошеломленного редактора. Фаркаш всем своим огромным телом наклонился вперед, прямо уставив крохотные глазки молодому человеку в лицо, обвисшая под подбородком кожа вдруг потемнела, словно у разозленного
— Я давно желал познакомиться с вами, господин Фаркаш, — без запинки произнес редактор. — И сейчас попросил Кларику, если не помешаю, представить меня.
Девушка взглянула на него, в невыразительных глазах промелькнуло нечто, похожее на благодарность. — Ну что ж, братец, — сказал Фаркаш. — И чем же я заслужил ваше любопытство к моей персоне?
— Я писатель, Пал Солноки.
— Что пишете?
— О, об этом говорить не стоит, — сказал молодой человек с искренним убеждением. Он снова посмотрел на Фаркаша: его лицо с такой захватывающей силой выражало действительность во всем единстве ее противоречий, с едва различимыми простым глазом оттенками и с раскрывающимся в этих оттенках единственным, но неуловимым смыслом, что молодой человек в самом деле почувствовал: он хорошо сделал бы, удалившись управлять имением. Мир нельзя выразить словом. А тогда зачем писать и что писать?
— Господин Солноки написал несколько научных трактатов, — вмешалась Кларика. — А сейчас у него выходит из печати роман.
Солноки счел почти естественным, что она даже не пытается как-то оправдать неосведомленность отца в литературе. Теперь, по размышлении, равнодушное, невыразительное лицо дочери показалось ему, пожалуй, интереснее тем, что оно скрывало, чем лицо отца со всем тем, о чем оно кричало.
— Несколько трактатов? — повторил Фаркаш. — Роман? — Он опять откинулся в кресле, его маленький аккуратный носик забавно сморщился, словно у проказницы-девчонки. В нескольких шагах от них остановилась, смеясь и переговариваясь, группа гостей, в их числе были экс-министр и государственный секретарь министерства финансов с супругой, которую молва уже несколько лет называла любовницей министра. Время было позднее, часть гостей разошлась по домам, там и сям пустые кресла и диваны напрасно предлагали свои объятия, люстры унылей светили в пустеющих залах. — Зачем вы пишете? — спросил Фаркаш.
— Не понимаю, — пробормотал Солноки, ошарашенный вопросом.
— Я спрашиваю, братец, чего ради вы пишете? — высоким резким голосом спросил Фаркаш.
— Не знаю, — откровенно сказал молодой человек после минутной паузы.
Фаркаш покачал головой. — Что-то не верится, братец… Как этого не знать! Сказать не хотите?
— Да нечего сказать.
— Нечего, — повторил Фаркаш. — Не верится, братец, не верится. Не хочу быть бестактным, но, вероятно, вы этим зарабатываете на хлеб? Или папенька содержит?
Молодой человек покачал головой, показывая, что нет, не папенька.
— Так, — кивнул Фаркаш. — Значит, вы пишете для того, чтобы содержать себя. Ну-ну, все правильно. Если не секрет, сколько зарабатываете в год?
— В год? — иронически повторил Солноки. — Как-то еще не подбивал итоги, господин Фаркаш. А в месяц, если все идет хорошо, зарабатываю триста — четыреста пенгё.
Фаркаш взглянул на него, отсутствующие брови изумленно взлетели на бесконечный лоб, носик презрительно дрогнул. — И я тружусь ради того же, в поте лица своего, братец, — сказал он, помолчав, — чтобы содержать себя
— Хотим быть полезными, — ответил молодой человек неопределенно.
— Кому?
Молодой человек опять отчетливо, точно в зеркале, увидел жалкую свою лысинку, узкую грудь, сутулую спину, кривые ноги. — Людям хотим быть полезными, — проговорил он, судорожно подыскивая самые общедоступные фразы.
Фаркаш опять покачал громадной своей головой. — Ну-ну, братец, только откровенно!
— Лучшего ответа не знаю, господин Фаркаш.
— Людям нельзя быть полезным, братец, — с удобством откинувшись в кресле, сказал Фаркаш и, поднеся к глазам руку, стал сосредоточенно рассматривать крупные бледные ногти. — Что одному на пользу, другому во вред. Допустим, в моих интересах всячески сбивать цены на пшеницу, потому что, когда хлеб дорожает, мне приходится больше платить моим рабочим. Если вы, братец, вздумали бы мне быть полезны и своими бесценными писаниями о моем душевном и телесном благополучии пеклись, расплачиваться за это пришлось бы моему милейшему другу, графу Альбину Дегенфельду, владельцу трех тысяч хольдов. Вот и скажите, как вы выберетесь из этой ловушки?
Молодой человек не ответил.
— Я худо поставил вопрос, — продолжал Фаркаш, и по девичьим его губкам пробежала мягкая коварная улыбка. — Посмотрим лучше, не кому вы пользу хотите принести, а кому желаете причинить вред. Это много проще.
— Конечно, — сказал молодой человек насмешливо. — Ведь если я хочу принести пользу, но тем самым ненароком поврежу кому-то, это неприятно, если же я хочу повредить и это случайно пойдет кому-то на пользу, ну что ж, куда ни шло, не правда ли, господин Фаркаш?
— Черт его ведает, братец, — проговорил Фаркаш, покачивая императорской головой. — Тоже ведь не так-то уж хорошо, ежели слишком другому потрафишь.
Сжавшаяся в углу дивана Кларика нервно пошевелилась.
— Папа любит пошутить, господин Солноки, — сказала она чуть слышно. Фаркаш посмотрел на нее, засмеялся, кожа под подбородком пошла волнами.
— Конечно, шучу, — кивнул он. — У рядовых людей вроде меня тоже ведь есть свои идеалы, разве ж мы не христиане?
— Отчасти, — сказал молодой человек.
Фаркаш не обратил внимания на его реплику. — А пожалуй, что тут иная песня, — сказал он. — Может, вы потому пишете, милый братец, что, скажем, о власти мечтаете?
— О какой же власти, господин Фаркаш?
— Это все равно о какой, — сказал исполин. — О власти над людьми. Кто — деньгами, кто — мечом, а вы, например, вот этим вашим писательским перышком, братец! Ведь власть это, скажу я вам, великая вещь! — Он поднял открытую ладонь, круговым движением повернул ее в воздухе и, медленно сжав пальцы, потер ими, словно растирал, давил пойманную муху. Молодой человек смотрел завороженно: и лицо и движение были чрезвычайно выразительны, пожалуй, даже чересчур выразительны. — Что уж толковать попусту, братец, покуда вы не знаете, зачем пишете, жаль бумагу марать, — сказал Фаркаш, возвращаясь к началу разговора. — А знаете, что ответил бы я на вашем месте?
— На то, зачем пишу?
— На это самое.
— Очень интересно, — сказал молодой человек. Ему действительно было интересно.
— Чтобы учить, вот что я ответил бы, братец.
— Чему учить? — спросил молодой человек разочарованно.
— Морали учить, чести, братец, — сказал Фаркаш, покачивая бронзово отсвечивающей головой. — Себя учить, того, кто книгу пишет, и того, кто ее стал бы читать. Я бы все о таких людях пописывал, братец, с которых пример можно брать, пример бескорыстия и человеколюбия.