Ответ
Шрифт:
— И добавь-ка в корыто горячей воды, — потребовал Йожи. — Пока суд да дело, достираю.
В кухне стало совсем тихо, только рабочие шумы негромко переговаривались меж собой: треск хвороста, который ломал Балинт, присев на корточки у плиты, влажный плеск мыльной воды от корыта. Мать разделывала курицу на кухонном столе, нож дрожал в ее руке. Обе девочки, не шевелясь, стояли возле нее на цыпочках и неотрывно смотрели на курицу.
— В темноте есть придется, Йожи, — сказала Луиза, — керосина тоже нет.
— Тогда я ухожу, — буркнул Йожи. — В темной комнате я с тобой не останусь.
— Почему это? — Луиза засмеялась. И сразу очертания сухощавого выносливого тела как бы
— Уж очень ты сейчас в глаза мне эдак как-то заглянула, — пожаловался Йожи, — а я вот ни за что не женюсь, особенно если у кого за юбкой четыре прицепа тянутся!
Курица уже почти сварилась — крышка над нею так и подпрыгивала, — когда из Гёдёллё приехал Ференц; его лицо и волосы были покрыты кирпичной пылью, грязная одежда выпачкана в известке. Как и младший брат, он был похож на мать (в противоположность обеим девочкам, чьи длинные носики явно свидетельствовали о сходстве с отцом); однако черты его лица были грубее, фигура — нескладная, движения — топорные; правый угол рта был опущен — памятка после детского паралича, — отчего рот казался кривым. С той минуты как Фери появился на пороге, Балинт упорно смотрел на мать: когда же она станет допрашивать старшего брата насчет повешенной собаки? Однако мать — быть может, из уважения к гостю — за весь вечер так и не заикнулась об этом.
— Что это, мама, прачку себе наняли? — спросил Фери с громким смехом, увидев у корыта дядю Йожи, который, подвернув рукава, как раз выкрутил последнее кухонное полотенце и бросил его в стоявшую на полу выварку. — Чего ж вы ему фартук не подвязали, чтоб штаны не замочил?
— Ох, Йожи, — вспыхнула Луиза, — все наше барахло до последней тряпки в ломбарде…
Фери продолжал ухмыляться. — А вы бы уж до исподних разделись, дядя Йожи, чего стесняться-то? — Он глубоко втянул воздух, ноздри его затрепетали; крепкий дразняще-острый аромат куриного бульона пробился к нему сквозь тяжелые запахи стирки и простого мыла. — Да тут, никак, народное празднество готовится? Что у нас на ужин?
— Ты б лучше помылся, чем языком трепать, — недовольно оборвала его мать. — Вон становись прямо в корыто, горячая вода есть еще.
Но Фери, подскочив к плите, уже снял с кастрюли крышку. — А это еще откуда?
— Дядя Йожи в корыте нашел! — крикнула Бёжи.
— Дура! — огрызнулся брат. — Что это, курица? Откуда?!
— Говорят тебе, дядя Йожи в корыте нашел! — сердито крикнула опять девочка. — Я сама видела, как он ее оттуда вытащил!
Держа крышку в руке, Фери не сводил глаз с кастрюли. — Как же, стану я сейчас мыться, — проворчал он. — Человек подыхает с голоду, а ему — мойся! Все равно завтра так же изгваздаюсь! — Неожиданно он сунул руку в кастрюлю и, ухватив за кончик, вытащил большую желтую ножку; не дожидаясь, пока бульон стечет с нее, он вгрызся в недоваренное мясо зубами. — Ах, мать твою… — зашипел он, облизывая обожженные губы.
— Положи сейчас же!
Фери не отозвался. Мать, ругаясь на чем свет стоит, кинулась к сыну и выхватила ножку. А Фери, ловко избегнув пощечины, так что рука матери только кончиками пальцев смазала его по уху, в следующий миг опять завладел куриной ножкой и отскочил.
— Чего вы пристали ко мне из-за кусочка мяса? — скрипя зубами и сильней кривя губы, прорычал он. — Работаю на вас с утра до ночи, а вам такой малости для меня жаль! — Он шагнул к крану умывальника, окатил холодной водой парующую в руке куриную ножку и опять вцепился зубами в жесткое, недоваренное мясо. Мать секунду смотрела на него неподвижно, потом неслышным кошачьим
Но тут между ними вырос Йожи.
— Опомнись, Луиза, — схватив невестку за плечи, крикнул он в ее затуманившиеся, обезумевшие от гнева глаза, — приди в себя! Ну, пусть ест, коли так одичал он от этого мяса. Я и сам сейчас тебе врежу, если сей же момент жратвы не дашь! — добавил он и так ощерил зубы, что длинный нос встал чуть не поперек. — Эгей! — крикнул он, видя, что невестка не отводит от сына застывшего взгляда. — Эй, милостивая государыня, или вам неведомо, что мужчины тотчас дичают, едва завидят курочку!
— Когда-нибудь я убью его, — задыхаясь, прошептала мать.
Вдруг заплакала младшая девочка в углу, старшая тоже всхлипнула сердито и громко. — И мне поесть дайте, не только мальчикам! — крикнула она. Фери стоял возле умывальника с обглоданной косточкой в руке, тяжело отдуваясь, облизывая покрытые жиром губы, и с кривой ухмылкой смотрел на сестер. Лучи заходящего солнца проникли наконец в раскрытое окно и клубнично-красным светом озарили горестно раззявленный рот рыдающей Бёжи; казалось, он вырос вдруг чуть не вдвое под тонким длинным ее носиком. Но прежде чем насильно подавленный гнев матери обрушился на плачущих в углу девочек, к ним бросился Балинт. — А ну, тихо! — сказал он, не повысив голоса, но так поглядел на сестер холодно блеснувшими серыми глазами, что девочки моментально умолкли и только всхлипами выражали не унимавшееся горе. Однако Балинту нужно было еще обезоружить мать.
— Мама, — вскрикнул он испуганно, — суп убегает!
Мать тотчас бросилась к плите, наклонилась над кастрюлькой. — И ты тоже… вечно суешь нос, куда не след, — подняла она от плиты побледневшее лицо. — Откуда взял, что убегает?
— Мне отсюда так показалось, — оправдывался Балинт. — Принести еще соли немножко? Я смел то, что оставалось под бумагой в ящике стола.
— Ну, принеси.
Балинт посмотрел на старшего брата, который высоко поднял обглоданную кость и, дразня, размахивал ею перед носом все еще всхлипывавших сестренок. Запахи стирки мало-помалу рассеялись — окно и дверь были открыты, — и теперь лишь аромат куриного супа царил в похолодевшем к вечеру воздухе. Балинт еще раз внимательно оглядел брата. — Мама, вот и соль, — протянул он крохотный кулечек из газетной бумаги. — А повезло нам, что Фери хлеба принес, не то пустым супом пришлось бы заправиться.
— Я принес? — проворчал от умывальника Фери. — Хлеб?
— А разве это не нам? — с невинным видом спросил Балинт. — Вон тот большущий кусок, что у тебя в заднем кармане?
Вечерняя прохлада дохнула в окно, и дядя Йожи поторопился надеть фуфайку и пиджак; тем временем курица в супе стала совсем мягкой. Хлеб, принесенный Фери, разрезали на шесть равных частей, — куски вышли маленькие, разве чтобы жир стереть с губ. Мать уже начала было разливать крепкий желтый от жира суп, каждому должно было достаться по две тарелки, не меньше, как вдруг в дверь постучали, и на пороге, заступив свет, выросла огромная фигура профессора.
— Почему здесь не проведено электричество? — спросил он сердито.
Секунду постояв, он шагнул в комнату и тут же выругался, ударившись о низкую притолоку. Фери, услышав замысловатое проклятие и понадеявшись, что в полумраке его не видно, неслышно засмеялся. Однако профессор тотчас повернулся к нему.
— А ты что развеселился? — раздраженно спросил он. — Над чужой бедой посмеяться захотелось? — Он взглянул на Луизу Кёпе. — Кто этот бездельник? Старший сын ваш? — Затем опять повернулся к Ференцу и, склонив вперед огромный двойной лоб, внимательно оглядел его. — Не ты ли повесил собаку, негодник?