Ответный удар. Дилогия
Шрифт:
Бросит?
Я залег на лестнице… прямо там, в очень неудобной позиции — когда ноги выше головы. Возможно, сделал ошибку… но судьба покажет. На лестнице — у меня минимальный риск быть порванным осколками гранаты. Американца, конечно, порвет…
Вот только — что-то никто не спешил наступать. Никто не кидал гранату, не топал как слон на улице. Только что-то с негромким хлопком рвануло на дороге… то ли бак, то ли кто… гранатой себя подорвал.
Антересные дела…
Поняв, что время у меня есть — я заменил полтинник
— Черт… развяжи меня!
— Заткнись, сукин сын!
Если кто на улице — замер у стены и слушает — то можно ждать неприятностей. Опытный человек — даже сможет по голосу определить, где примерно враг.
От того, что я так лежал — пот катился не вниз, а вверх и шею — жгло и саднило…
Похоже, все-таки всё. По крайней мере — пока всё…
Винтовку — я перенес под лестницу, в темноту, держа автомат одной рукой — он легкий, такое позволяет. Целясь в направлении двери, подкрался к стене, переждал, прислушиваясь, потом выглянул — как мышь из норы. Ни хрена, только машина догорает, да жмурик там лежит, где я его и пристрелил, никуда гад не делся.
Сколько их было? С американцем — трое или четверо. Один смотался и я его пристрелил. Остальные, надо понимать, сгорели. Сколько было во второй машине? Можно предполагать, что семеро и может быть, еще трое в пикапе. Но там еще работал снайпер, часть из них — прибрал он. Как минимум двоих — одного из автомата, через дым, и одного из винтовки, когда тот был на пулемете — успокоил я. Еще как минимум, одного — уделали на пулемете до меня.
Время идет…
Почему я занимаюсь этими подсчетами. Да потому что не хочу пулю в спину получить. Или в брюхо. Это еще со времен борьбы с басмачеством известно — врага не только стрелять, врага считать надо. Троих пристрелил — четвертый бах тебя из-за камня. Скажет — почему меня не посчитал, я тоже тут был…
Это я в какой-то книжке про те времена вычитал.
— Борян! — заорал я во всю глотку — Борян, говорить будем?! Базар есть! Нам делить нечего!
Если он жив — то откликнется. Зуб даю.
— Борян! Борян, непонятка это!
— Развяжи меня!
Американец. На мою голову…
Борян он отвечал — и наверняка, был мертв. Что ж, пусть иракская земля будет пухом. Сказать, что я особо переживаю — значит, покривить душой…
Держа дверь на прицеле — я переместился к американцу. Присел на колено
— Снайпер — чей был. Твой?
— Мой. Развяжи меня!
— А эти… кто такие?!
— Не знаю.
— Врешь.
— Не знаю!
— Ладно. Верю. Тот, у тебя за спиной — за что тебя замочить хотел? Ты ему деньги был должен — или что?!
Американец — разразился бранью.
— Ладно, заткнись. И повернись…
Американец повернулся. Я разрезал наручники — пластик лопнул с легким щелчком. Надо дать ему немного пищи для размышлений — пусть тоже муде к бороде прикинет…
—
— Ему надо позвонить.
— Так позвони.
Американец — растер запястья, достал телефон и натыкал номер.
— Нам ракета сюда не прилетит на твой звонок? — сказал я
— Очень смешно…
Да как знать. Кто-то же — пытался тебя убрать? Один из своих, что показательно.
Американец выругался, еще раз натыкал номер.
— Не отвечает? — догадался я
— Нет.
— Не трудись. Сделаем так. Пойдем вместе — к тому дому, что у зарослей. Вместе — значит, как сиамские близнецы, понял? Ты — постоянно между мной и зеленкой справа.
— Не так быстро. Где база?
— А где бабки?
— А ты не видел?
— Видел — не стал отпираться я — но есть два нюанса. Я видел мешок — и не знаю, что там, старые газеты, или еще какая хрень. Второе — как я тебя кину, если тут твой снайпер. Да, и третье — после всего, что тут сделалось — мне удочки сматывать надо, другого выхода нет. А сматываться, имея на хвосте американцев — меня не улыбает.
Американец переварил. Потом попросил.
— Дай мне оружие.
— Обойдешься. Да и нету у меня лишнего. Ты что — ту винтовку потащишь? Там, на месте — что-то найдем. Пошли…
Было нечем дышать. От жары — потрескивали волосы, пахло паленым. Пахло раскаленным металлом, горелой резиной, гарью от солярки. Они прятались рядом с догорающей машиной — потому что другого укрытия у них не было.
Нога почти не болела. Боль — сменилась на странное отупение, когда ты не чувствуешь ногу как часть своего тела. Хорошо, хоть кровь унялась — но он понимал, что все пошло наперекосяк, и что он нем пройдет и сотни метров…
— Надо с ним договориться… — Борис сказал это таким тоном, как будто он разговаривал сам с собой.
Никто не обращал на него внимания. Никакого. Курды — не знают, как договариваться, они просто не умеют этого делать. Это народ, который вот уже сто лет, с начала двадцатых — находится в состоянии войны. За свой народ и свою землю.
— Надо договориться — настойчиво повторил Борян — я его знаю, он крутой, но он не псих. С ним можно говорить…
Курды перебросились парой слов, один из них — перекатился, залег на насыпи.
— Вы идете, да…
Борян просто еще не понял: он — лишний. Он никому здесь не нужен и его жизнь ничего не значит. Он — ни на грамм не проявил себя как командир, способный помочь выбраться из больших неприятностей, как вождь и как мужчина. И значит для курдов — он значил меньше, чем ничего. Все равно, что грязь под ногами.