Ответный уход

Вольнов Сергей

Груммиль Сторас молчал. Если ему и хотелось что-нибудь сказать, он это желание не проявлял.

– Да ни хрена ты не понимаешь! Не терял ты этого всего, всё человечество сразу. Вот и искать тебе нехрен… А я даже… даже собственное тело потерял… – тут он резко умолк, будто спохватившись. Взметнул над столом стакан и шумно отхлебнул. Потом, будто решившись, глубоко вздохнул и добавил:

– Моя жизнь с начала этого годичного цикла превратилась в перебор позиций и отбраковывание миров. Я должен бы двигаться по генеральному списку, который нам дал этот старый каратель, но мы с маленькой потом свой собственный перечень завели, и по нему ка-ак двинули на полном вперёд, шерстить миры, соседние с исчезнувшими… додвигались. Но если посудить, то

вся моя жизнь с самого начала… сплошные потери. Люди, чувства, места исчезают из меня, как… как точки из Сети.

Он вздохнул, опустошил стакан до дна и с громким стуком водрузил его на столешницу. Лицо уставшего, ОЧЕНЬ уставшего человека смотрело поверх стакана на собеседников. И не важно совершенно, что старый он, подумал Лакайф. Не возраст Ивана смертельно утомил, не долгий срок жизни. Что-то неизмеримо более изнурительное. Не срок, а ЖИЗНЬ.

– Во мне, как в линзе, сфокусировались потери всего нашего человечества. И не дают… – Корнеич хотел что-то ещё сказать, но не успел. Раздался короткий мелодичный звонок-вызов. Иван тут же перевёл персональный терминал в режим приёма информации и прочитал на дисплее долгожданное и важное, судя по враз изменившемуся выражению его лица, сообщение. Старик тотчас засобирался и принялся торопливо прощаться с собутыльниками.

– Пора мне, мужики… Попутный ветер. Полечу с ним, не то, глядишь, и себя вконец потеряю, и главную потерю человечества так и не найду… Спасибо за компанию. Ладно, извиняйте, что без скандала. – Иван дружелюбно улыбнулся Лакайфу, разводя руками как бы покаянно; и пристально, без особой симпатии, всмотрелся в глаза Сторасу. И взгляд этот, злой и настороженный, сметал оттенок шутливости с фразы о несостоявшемся скандале. Груммиль подобрался, но промолчал.

Проводив мутным взглядом расплывчатую двоящуюся сутулую фигуру, и вяло помахав рукой Иванам, когда те обернулись у выхода, Лакайф тряхнул головой. От встряски в голове взболтнулась смутная догадка, что он недопустимо превысил рабочую дозу. Да он попросту нажрался! И теперь обязательно будут штрафные вычеты и сто первое предупреждение. А-а, пошли они все… Лакайф надолго задумался над тем, кто они, эти «все», будто составлял список… Потом он задумался над тем, куда бы «их всех» послать… А потом просто глупо улыбнулся своему отражению в зеркале и даже помахал сам себе, окликая по имени. Пошли они все! Всё так же улыбаясь самому себе, он заметил внутри зеркала, как сидевший рядом с ним человечек встаёт и куда-то уходит… Как же его зовут-то? Румми… Грумми? Да нет же – Груммиль… Лакайф обернулся к уходившему собутыльнику и заорал, перекрывая плотный щемящий блюз, оставленный на прощание стариком Иваном по фамилии Корнеич:

– Эй, Груммиль!

– Чего тебе? – повернул к нему побагровевшее лицо Груммиль.

– Э-э… Дружище, ты куда? А поболтать!

– В туалет, – коротко бросил второй собутыльник разительно изменившимся, напряжённым голосом.

– А-а-а… Отлить? Ну валяй… – эта тема была понятна Лакайфу даже в его текущем состоянии. – Только пальцы гляди не обма… обмани… Тьфу ты, не обмачи! Вот.

Посидев немного в гордом одиночестве, Лакайф принялся было разглядывать голую прелестницу, что отплясывала на сцене, и при этом всё пытался посчитать: сколько же на самом деле грудей у неё в наличии?.. Но груди, видимо, не поддавались учёту, либо у них был за кулисами свой персональный, личный счетовод, который наизусть знал их точное количество. У Лакайфа же всякий раз выходило по-разному, то три, то одна, то вообще ни единой. А груди трепыхались, трепыхались, проклятущие, царапая воздух упругими дразнящимися сосками, будто наживка для истекающего похотью взгляда Лакайфа. А ну её, эту девку! Трясёт, трясёт, но бесплатно не даст, как и все они, девки…

Мысленно плюнув на не поддающиеся исчислению груди, Лакайф постарался перевести прицел ниже, в район черневшего лобкового треугольника. Но треугольник также плясал, не позволяя в себя попасть. Обделённому судьбой

Лакайфу оставалось только воображать, как это здорово, когда туда попадаешь. Под впечатлением воображённого Лакайф ощупал отозвавшееся на буйство фантазии личное имущество, помял его. И вдруг понял, что на самом-то деле он хочет в туалет, а коварство и непредсказуемость женские – это не тема, а самая настоящая кара божья, и не поддаётся она никакому учёту.

Тяжело поднявшись на ослабевшие ноги, Лакайф направился по курсу, которым чуть ранее проследовал Румми, или как его там, в общем этот сбежавший тип. Перебравший алкоголя да-уннец лавировал, задевая столики, и в мозгу его бултыхалось одно лишь осмысленное желание: добраться до сортира и там продолжить беседу. Работа у него такая – беседовать. Одержимый намерением работать до потери сознания, Лакайф добрался до двери туалета, обрадовался, что не промазал, и втолкнул свой организм внутрь.

Туалетная комната оказалась пустой. Где-то далеко, в одной из кабинок, негромко журчала струйка воды.

– Э-ге-гей, Румиль! К тебе гости… – тупо уставился Лакайф на невесть почему приглянувшуюся ему дверь в левую крайнюю кабинку. Потом вежливо, как ему показалось, постучал.

– Румиль! Нехорошо держать гостей на улице…

Молчание. Журчание струйки воды. И далёкие, заползавшие даже сюда, обволакивающие волны блюзовой мелодии.

– Румиль, братец, я ж могу и обидеться! – не унимался Лакайф.

Никакого ответа. Только тихонько и коротко скрипнула дальняя дверца. Но Лакайф даже не повернулся на звук, имея в этот миг исключительно ясную жизненную цель: достучаться до этого засранца Румиля. После одного особенно сильного удара дверь наконец-то поддалась. Заскрипела, распахиваясь… В кабинке никого не оказалось. Лакайф растерянно повертел головой, и, когда смотрел вправо, вздрогнул от неожиданности. Ему померещилось, что перед глазами мелькнуло что-то живое. И это живое было отчётливо зелёного цвета!

Крайняя правая дверца также была распахнута. Лакайф, тяжело ступая и волоча ноги, подгрёб к ней и заглянул в кабинку.

Пусто.

– Румиль! Ты где?.. – уже зло закричал Лакайф. – Издеваешься, что ли? А как насчёт получить по пятаку?!

И тотчас же его крик иссяк. Оборвался сам по себе. Он ещё яростно разевал рот, но звуки не вылетали. Возле умывальника стоял… стояла… нет, стояло… зелёное, как трава, существо. С большущими, выпученными на Лакайфа, гляделками, с какими-то не то рожками, не то антеннами на круглой, как мяч, безволосой башке. Но самое главное – нос этого зелёнокожего напоминал свиной пятачок, и сорвавшаяся с уст Лакайфа угроза дать «по пятаку» получилась двусмысленной, но весьма подходящей к случаю.

Лакайфа пробрала дрожь, предвестник срочного отрезвления. «Всё! Допился до зелёных чёртиков… Уже глюки мерещатся! И откуда он взялся? Уж в баре таких красавцев точно не было. Из унитаза вылез? А может, это не глюк, а самый что ни на есть новомарсианин?! Вот это была бы новость! Да за всю историю этого бара – сюда не заглядывал пятак новомарсианина. Нет-нет, это глюк, у глюков с явлением перед глазами попроще как-то…»

– Груммиль, да выходи ты… Помоги разобраться – это глюк или одно из двух, как его понимать? Погляди на это чудо… – беспомощно, севшим голосом по инерции взывал ошалевший Лакайф. – Ну где же ты, братец? Глянь-ка поживей, пока оно не исчезло, а то потом опять меня на смех поднимешь, зараза…

Лакайф затопал на одеревеневших ногах, с удвоенной энергией принялся открывать дверцы кабин и заглядывать внутрь, страшась оглядываться на зелёного человечка. А тот, похоже, уже собирался выходить в зал. Разве галлюцинации уходят с глаз долой тех, кто их породил?..

– Ну-у, допился ты, Лакайфушка… Никак белая горячка пожаловала… – он глупо усмехнулся в сторону зелёного рогатого силуэта, – здрасьте, госпожа… Чего изволите? Почему вы сегодня зелёная?

Он отвернулся от примерещившейся ему паскудины и, загоняя куда поглубже страх, закричал во всю мочь: