Ответы на вопросы православной молодёжи
Шрифт:
Другое дело — темпы роста православия, восстановления разрушенной государством народной жизни не столь быстры, как хотелось бы, и уступают темпам прироста сектантов.
Поскольку я служу в Москве, то мне не представляется обоснованной такая категорично-тревожная интонация при разговоре об отношениях Церкви и молодежи. В московских храмах много молодежи. Напротив, некоторая проблема состоит в том, что в наших приходах есть только две возрастные группы: это молодежь и пожилые люди. Мне очень печально, что в храмах не видно людей среднего возраста: от тридцати до пятидесяти лет, и особенно мужчин. Почему мужчины этого возраста в наших храмах практически отсутствуют? Возможно, потому, что это люди, чье мировоззрение сложилось еще в советские годы. А для мужчины, в отличие от женщины, гораздо труднее ломать свое мировоззрение, мужчина
В старости человек чувствует приближение страданий, смерти, и понятно, почему он становится более религиозным. А возраст 30–50 лет, возраст карьерного пика — это время чрезмерно завышенной самооценки, и этот возраст становится малопроницаем для православной проповеди покаяния. И поэтому я очень радуюсь, когда вижу, что на моих лекциях появляется много людей именно этого возраста. И если раньше я считал, что буду обращаться прежде всего к молодежи, то в последнее время я полагаю, что, может быть, один из главных адресатов моих книг и лекций — это люди среднего возраста.
— Многие сегодня живут ощущением, что мир развращен донельзя, что вся молодежь только и делает, что курит, пьет пиво и употребляет наркотики…
— Ну зачем же сразу — и обо всех? Кроме того, если у человека банка пива в руке или сигарета в зубах, или диск с рок-музыкой в плэйере — из этого еще не следует, что у него уже мертвая душа.
— Какие Церковь может предложить методы противодействия наркомании?
— Как-то я поехал с этим вопросом к одному замечательному священнику в Санкт-Петербург. Этот удивительный человек оставил приход, квартиру в Питере [330] и уехал в глухой лес, где создал общину наркоманов, следуя основному принципу лечения наркомании — изолировать их от привычной среды. Шаг очень серьезный, если учесть, что он семейный человек, не монах. Одно дело, когда ты только свою судьбу решаешь, и другое — когда семья. Так вот, я спросил у него: какие у вас методы борьбы с наркоманией? А он улыбнулся, развел руками и ответил: «Ну какие методы… Любить их, молиться с ними, работать с ними, жить с ними. Вот и все».
330
Знаю, что некоторых петербуржцев коробит такое именование их города. Но, должен заметить, что это отнюдь не провинциальный или уголовный жаргон. Например, это слово употребляет профессор Московской Духовной Академии П. С. Казанский в своей переписке с А. Н. Бахметовой (Письмо от 29.11.1869 // У Троицы в Академии. 1814–1915. М., 1914, с. 557). Встречается оно и у св. Феофана Затворника (св. Феофан Затворник. Собрание писем. Вып. 7. М., 1994, сс. 155, 158 и Вып.2, с. 143), у которого, кстати есть и другой топоним, кажущийся очень новым: «Хохляндия» (Св. Феофан Затворник. Собрание писем. Из неопубликованного. М., 2001, с. 320)
Так что нет какой-то особой церковной технологии кодирования, промывки мозгов. Православная церковь вообще боязливо относится к душе человека и не вторгается в нее со всякими гипнотическим методами.
Одно нужно: вера. Чтобы человек оторвался от наркотиков, ему нужна сверхмотивация. Именно поэтому светские методики реабилитации недостаточно эффективны. Мотивы, которые они предлагают, слишком слабы. Вылечиться — чтобы жить. А жить зачем и как? — Чтобы каждое утро на работу ездить, а по вечерам с семьей собачиться? Снова окунуться в мир «попсы»? Но это слишком недостаточный стимул, чтобы покинуть пределы той феерической матрицы, в которой живет наркоман.
У Церкви же есть свой мотив, который очень убедителен для многих людей. Оказывается, «Напиться до чертиков» — это больше, чем идиома. Тысячи наркоманов напиваются и накалываются до «видиков», в которых все чаще начинают видеть чертиков. Я помню, музыкант Александр Барыкин мне рассказывал, что сам прошел через это — популярность, головокружение от успеха, наркотики, модная йога. А однажды просто понял, что нирвана — это реальность, черный зёв небытия. И бросился к православию в поисках защиты.
А однажды в Подмосковье подошел ко мне мальчишка лет пятнадцати и поразил меня своим вопросом: «Скажите, отец Андрей, Господь сможет меня спасти, если я умру как самоубийца? Нет, я не буду себя как-то специально убивать, я ведь себя уже
Многие люди сначала видят черную подоснову духовного мира — то, с чем боролся Христос. И после этого понимают: дурь надо победить не для того, чтобы затем «добиться успехов в труде и личной жизни». А потому, что смерть под дурью — это путь к такому ужасу, о котором ничего не знают люди неверующие и трезвые. В пятом томе «Гарри Поттера» Дамблдор говорит, что худшее из всех заблуждений Темного Лорда — это мнение, будто нет ничего хуже смерти. И именно это неверие Дамблдор считает самым слабым местом своего врага…
Если же человек понимает, что навсегда разрушить тело можно, а душу — нельзя, что в полуразрушенном состоянии душа будет влачиться из вечности в вечность — вот тогда у него и возникает та самая сверхмотивация в борьбе за душу.
— Так что, выход все-таки возможен?
— Выход возможен. Но я очень боюсь выступать в качестве рекламного агента и говорить: приходите к нам, фирма гарантирует излечение. Какие могут быть гарантии, когда речь идет о человеке, в которого уже вцепились бесы? Кстати, тот же питерский священник мне сказал: «Обычно человек несколько месяцев живет в общине. Потом уходит в мир. Я предупреждаю, что этого мало, что можно сорваться. Так и происходит. Но я этому радуюсь — потому, что когда он опять к нам вернется, у него уже не будет излишней самоуверенности. В нем появится нормальное чувство христианского смирения, а значит, он будет ждать и звать Божью помощь. И тогда лечение продолжится».
— А как бы Вы поступили, если бы узнали, что в одной из школ пошла война самоубийств?
— Я бы ответил, что надо внимательно разобраться с мировоззрением учителей, проанализировать, не притаились ли там оккультные и сатанинские секты. Я бы посоветовал поскорее ввести в этой школе «основы православной культуры», причем не формально, а так, чтобы предмет вел грамотный, воцерковленный человек. И шепотом добавил, что надо бы освятить школу.
— В Церкви существует огромное количество обрядов, правил, традиций, о которых Христос в Евангелии ничего не говорил (иконопочитание, почитание святых и их мощей, молитвы за умерших и т. д.). Более того, многие из традиций и обрядов, по видимому, даже прямо противоречат словам Христа, например, Он запретил называть «отцом» кого-либо, кроме Отца Небесного, а мы называем так всех священников. Но, тем не менее, Православная Церковь утверждает свое преемство от Христа и Его апостолов. Нет ли здесь противоречия?
— Я думаю, что никакого противоречия в этом нет, потому что в Евангелии есть главный призыв — расти. Церковь апостольского времени — это желудь, а современная Церковь — дуб, выросший из него. Между дубом и желудем с виду ничего общего, но есть общность самого главного — генетического материала. Вот это непосредственное генетическое преемство современной Православной Церкви от Церкви апостолов — несомненный исторический факт и во внешних проявлениях, и в духовной идентичности.
Проверяется это просто: прочитайте нашим обычным бабушкам-прихожанкам труды христианских подвижников различных столетий, и бабушки не отличат эти тексты один от другого. Это не осуждение бабушек, а достоинство текстов. Для верующего сердца они едины, передают тот же самый опыт жизни во Христе. Поэтому для не-специалиста неотличимы поучения Серафима Саровского от поучений Антония Великого, который жил за 1500 лет до преподобного Серафима. Обычный человек без специального образования не отличит труды Иоанна Златоуста (IV век) от трудов Феофана Затворника (XIX век). За этой неразличимостью текстов стоит тождество духовного опыта.
Кажется, О. Мандельштам сказал: «У каждой истинной книги нет титульного листа». В духовной литературе Церкви это очень хорошо заметно. Конечно, ученый-богослов должен уметь очень четко различать святоотеческие тексты. Он по мелочам может сказать какой это текст, имя автора, назовет эпоху и культурное окружение, но самое главное, то есть духовное содержание текста понятно и без этого. Наверно, немалое число наших бабушек-прихожанок совершенно искренно считают Иоанна Златоуста русским батюшкой XIX века и очень удивятся, если сказать им, что он жил в середине IV — начале V века и был архиепископом Константинополя. А и в самом деле — где границы «Святой Руси»? Разве Иерусалим или Царьград могут быть для нее «зарубежьем»?