Отыгрывать эльфа непросто (сборник)

Кондратьев Леонид Владимирович

— У союзников дела идут очень плохо. — Внимательный взгляд, брошенный на идущую рядом девушку показал что серьезность предстоящего разговора оценена.

— Как всегда, мой князь… — Слабая улыбка озарившая лик, ставший внезапно нечеловеческим из за мелькнувших за кармином губ клыками, предназначалась не только собеседнику и стенам подземного корридора. Совсем нет — окружающий мир и происходящее в нем — те самые человеческие войны, мелкие планы героических полководцев, идеи и надежды осеянных величием владык… Сколько было таких и сколько еще будет.

— Все должно решиться в ближайшие две-три руки дней и плетельщицы судеб уже

шепчут… — Порвав нить разговора, иллитири устремил исполненный непонятных мыслей взгляд на свою спутницу и глубоко, чуть сожалеюще вздохнул.

— И что же они шепчут, мой князь? — Бархат произнесенных слов был исполнен чем то непривычным. Тем самым то ли чувством то ли его впечатлением… И даже только тень, запах или дуновение этого заставляло…

Внезапно тряхнув головой как будто в попытке сбросить нечто невидимое и неощутимое иллитири ответил еще больше снизив громкость, на полтона не дойдя до шопота.

— Дом наших… — невесомая, как пойманная в паутину пылинка, пауза была тщательнейшим образом взвешена на аптекарских весах разума и выпущена в тихий ручеек разговора. — вероятнее всего найдет в своем кармане стертый медяк…

— Который покачнет весы менялы? — приблизившись на шаг к растворяющемуся в тьме коридора дроу, утянутая в так волнующе облегающее ее фигуру платье, кицуне многозначительно прищурилась, как будто вспоминая что-то давным давно забытое. — Не будет ли дерзостью спросить мой князь, не просыпятся ли раковины от такого? И не покатятся ли в придорожную пыль, вынуждая бедняка или менялу опуститься на колени в тщетной попытке сохранить свои сбережения?

Ответная улыбка была дополнена чуть опущенной в признании красоты рожденного словесного кружева головой.

— Просыпятся, моя госпожа… — кисть, вооруженная более чем внушительными когтями щедрым жестом просыпала в пространство невидимое и неосязаемое золото дураков. — Жадность и спесь, самоуверенность и азарт. Всего этого будет достаточно.

— Как всегда, мой князь. Как всегда. — Чуть потупив искрящийся любопытством и каким то дьявольским весельем взор, девушка выказала свое отношение к озвученному совершенно не подходящим человеческому существу образом, вильнув тщательно расчесанным и уложенным ворсинка к ворсинке хвостом. После чего провела в воздухе ладошкой, засиявшей в мраке подземелья, как будто бы она была выточена из самого лучшего каррарского мрамора. — Не будет ли с моей стороны наглостью вопрос о иероглифах начертанных на этом медяке? Ведь пусть хоть цзяо иль презренный фынь, но и они чеканились в государевых сокровищницах и имеют за собой не только волю императора но и умысел чиновников, не пожалевших ни штампов ни пота рабов.

— О! — Еще раз уважающе наклонив голову, иллитири неожиданно даже для самого себя невесомо поймал кончиками затянутых в эбеновую кожу пальцев явленную ему драгоценность. — Знаки. Знаки вполне читаемы, ussta Valsharess. Мало того, они специально сделаны как можно более четкими. И их значение…

Мрак. Наполненное отрицанием света ничто. Синоним пустоты и молчания… или может быть нет? Кто знает какое бесчетное количество раз в любом из миров мультивселенной подобная пустота и безмолвие наполнялось взявшейся из ниоткуда из того самого ничего, простирающегося за границей восприятия, мелодией. Мелодией дыхания, мыслей, чувств и тишины. Тот самый момент когда окружающая действительность капсулируется только для двоих. Тьма наполненная шелестом

слов и прикосновений, дыханием и шорохом одеяний, за пределами которой норны прекращают свою бесконечную пряжу.

— Огонь свечи… — карминовые губы прошептали наполненные горечью слова, обращенные лишь к собеседнику, в надежде. Нет — в полной уверенности в понимании. Понимании не только внешнего, но и внутреннего смысла. Тех полутонов которые зачастую уже исчезли из речей людской толпы, по недосмотру Вечного неба считающей себя цивилизованной.

— Да, моя госпожа… — больше похожее на дуновение столь редкого подземье теплого ветерка прикосновение пальцев, длящееся мгновение за мгновением, ценнее даже не золота — наполненных силой полновесных камней за каждый последующий миг… — именно так.

— В молодость старого Ва, желтая река волею небес не разливалась в течении трех лет вызвав невиданный глад и мор, пошатнув столпы династии и вызвав волнения черни и армии. Чжуан-сян-ван, отец недостойного Ин Чжэна согласно советам предсказателей и жрецов соизволил "запалить свечу" для того чтобы отвлечь чернь и дать быдлу виновника…

Теплый мрамор кожи, медленно проплывающий под подушечками осторожно крадущихся по внешней стороне точеной кисти пальцев, был столь притягателен что это движение родившееся из случайного приковсновение длилось независимо от струящегося где то там во вне разговора. Пальцы жили своей, чуждой остальной вселенной жизнью, чертя на божественном шелке достойные лишь небес иероглифы, прочесть которые не взялся бы и сам Юй-ди, спустись он в этот момент с небесного трона.

— И чем же закончилась игра теней, проявившихся за пламенем свечи?

— Советники и гадатели на панцире пресноводных черепах и внутренностях жертвенных животных. Сумасшедшие монахи, больше думающие о своих бездонных желудках и кувшинах с подогретым вином чем о вечном. Старый Ва Инь упоминая о тех временах сказал: "Люди склонны забывать о том, что проявившаяся от пламени светильника тень лишь ждет момента когда закончится масло." — Чуточку злорадный прищур миндалевидных глаз, излом бровей способный похитить и тут же разбить о камни сердце и голос исполненный легкого презрения. — Десять лет бунтов и восстаний, обезлюдевшие поля, отъевшиеся на мертвечине вороны и лисы.

Медленно выскользнувшие из крыла тьмы притворявшегося рукавом платья пальцы до этой поры свободной руки неверяще и осторожно прикоснулись к эбену чужой ладони и включились в немой разговор… невидимую никем чужим переписку душ…

— Шелковый шнурок от которого часто начинается поветрие и желудочные колики. Вот что обрел решивший посветить в темных закоулках дурак. А тени… — мягкая улыбка, на мгновение показавшийся жемчуг и с придыханием вырвавшиеся из карминового плена слова, напоенные негой и совершенно нечеловеческой страстью. — Тени это лишь тени… кто похвалится что держал их…

Раздавшееся за поворотом коридора чертыхание в котором любой из жителей подземелья узнал бы непередаваемый голос большого мама, заставил две скрывающиеся в темноте фигуры отпрянуть друг от друга до последнего момента не разрывая переплетенные в какой то немыслимой игре пальцы.

— Да черт побери эту темноту, ноги поломать — что плюнуть!

Прижавшаяся спиной к бугристой спекшейся стеклянной стене кицуне уже совершенно обычным тоном и громкостью продолжила так безжалостно прерванную мысль воплощенную в несовершенный каркас слов: