Отзвуки эха

Стил Даниэла

К началу декабря Амадея с помощью одного из старших мальчиков уже могла медленно обойти комнату, и хотя все еще нетвердо держалась на ногах, прогресс был налицо. Но к радости примешивалась горечь: от Руперта по-прежнему не было вестей. Правда, его не объявили погибшим, но ничего нового командование не могло ей сообщить. И поскольку Амадея не была женой Руперта, она не имела официального права наводить справки. Он отсутствовал уже почти два месяца, и Амадея, инстинктивно чувствуя, что ни одно задание для своего выполнения не могло потребовать

столько времени, изнывала от тревоги. Может, Руперт ранен и скрывается?

Или его взяли в плен и отправили в лагерь? Если, когда его взяли, он был в немецкой форме, его, возможно, посчитали шпионом и по законам военного времени могли расстрелять. С ним могло случиться все, что угодно, миллион ужасов… И Амадея мысленно перебирала все.

Две недели спустя, не зная, что делать и как отвлечь детей и себя, она решила отпраздновать Хануку. В Англии дети праздновали только Рождество, но на этот раз Амадея сказала, что они отметят и тот, и другой праздник. Ребятишки сделали из бумаги пейсы и показали Амадее, как их скручивать. Вспомнили и разучили ханукальные песни. Оркестр разошелся вовсю, и Амадея увлеченно дирижировала.

На вторую ночь Хануки она принесла свечи, и дети, по обыкновению, столпились вокруг Амадеи в благоговейном молчании, охваченные чувством ностальгии, завороженно глядя, как она зажигала одну свечу за другой. И вдруг случайно оглянувшаяся Ребекка громко охнула.

— Что-то рано вы празднуете Рождество в этом году, — раздался от дверей голос. Амадея в недоумении подняла голову.

— Хануку, — машинально поправила она и только тогда тоже ахнула. В дверях стоял Руперт. Ребята закричали и бросились к нему; Амадея, осторожно переставляя ноги, последовала их примеру.

— Ты ходишь?! — выдохнул Руперт, не веря своим глазам. Его рука висела на перевязи, но в остальном он выглядел здоровым, хотя и сильно похудевшим. Ему пришлось пройти пешком половину Германии, прежде чем он наконец встретился в Эльзасе с бойцами тамошнего Сопротивления. Они-то и помогли вывезти его на родину из маленькой деревушки, затерявшейся неподалеку от Страсбурга. Эти три месяца нелегко дались Руперту. Впрочем, как и Амадее.

Он продолжал стоять, обнимая Амадею.

— Знаешь, я и не надеялся, что ты снова сможешь ходить!

— Я тоже, — призналась Амадея, прильнув к нему. Она очень боялась, что больше не увидит его. — Я так волновалась за тебя.

Но чем можно было облегчить ее страдания? Он и сам не раз опасался за собственную жизнь, хотя сумел выполнить задание и вернуться.

— Я должен был выжить после того, что ты мне сказала. Руперт помнил каждое ее слово. Но теперь им обоим многое предстояло сказать и решить.

— Папа! У нас оркестр! — визжала Ребекка. Остальные дружно зашикали, требуя, чтобы она не портила сюрприза. Но было уже поздно. Оставалось только сыграть. Руперт был в полном восторге.

Почти до полуночи никто не спал. Дети, перебивая друг друга, рассказывали, как Амадея решила отпраздновать Хануку.

— Похоже,

ты возвращаешься к своим истокам, — поддразнил Руперт, когда дети разошлись по своим комнатам, а они с Амадеей сидели у огня, держась за руки. Амадее до сих пор казалось, что она видит волшебный сон.

— Я просто подумала, что для них очень важно помнить о своих корнях.

Как ни странно, это и для нее много значило. Амадея представляла, как ее мать делала в детстве то же самое. И ведь столько людей погибло только потому, что они были евреями… Наверное, стоило почтить и их память. Она словно слышала их голоса, когда молилась.

— Я больше не хочу терять тебя, Амадея. Я прошел половину Германии, чтобы вернуться домой. К тебе. Ты не можешь покинуть меня сейчас, — начал Руперт, не сводя с нее взгляда.

— Ты прав. Теперь я это знаю. То есть я поняла это еще до твоего отъезда, поэтому и сказала, что люблю…

На миг ей стало грустно. Но Амадея понимала, что ее место здесь, сними его детьми, с теми из них, кто захочет остаться в этом доме после войны.

— Я всегда думала, что вернусь в монастырь, — печально вздохнула она.

Вернуться в монастырь значило навсегда потерять Руперта и ребятишек…

Слишком много всего произошло. Слишком много жизней унесла война. Слишком многих убила она сама, хоть и делала это ради спасения других. А теперь Амадея хотела одного: всегда быть рядом с Рупертом. И это казалось ей единственно верным решением. Единственно правильным выбором. Единственно прямым путем. Она не сможет уйти, хотя монастырь и все, что он для нее значил, навсегда останется в ее сердце. Решение далось ей нелегко, но теперь на душе царили мир и покой. В разлуке она поняла, как сильно любит Руперта.

— Я так боялся, что ты уйдешь, но не хотел мешать твоему призванию, — признался Руперт.

— Спасибо за то, что уважал мой выбор, — прошептала Амадея, глядя на него влюбленными глазами. Она была так уверена, что посвятит жизнь Иисусу, и вот теперь принадлежала Руперту, окончательно и бесповоротно.

— Я бы отпустил тебя, если бы ты хотела именно этого и считала, что будешь там счастлива… но все это было так давно. Теперь я этого не вынесу, — пробормотал Руперт, притягивая ее к себе.

Последние три месяца он отчаянно боялся, что никогда не увидит ее. Последние три месяца она терзалась мыслью о том, что никогда не увидит его.

Два человека, потерявшие любимых, так часто смотревшие смерти в лицо, нашли друг друга. И заслужили эту награду.

Они потушили свет, и Руперт понес ее наверх. Амадея до сих пор с трудом взбиралась по лестнице, но верила, что когда-нибудь ноги будут лучше слушаться.

На верхней площадке они помедлили. Он поцеловал ее, и Амадея с застенчивой улыбкой пожелала ему доброй ночи. Руперт рассмеялся. Это не Париж и не атласная сорочка. Это реальная жизнь. У них все еще будет. В свое время. Теперь этого времени у них хоть отбавляй.