Отзвуки серебряного ветра. Мы – есть! Честь
Шрифт:
– Да вот, Виктор Петрович, философствую напоследок, – с иронией ответил он. – Пытаюсь хоть себе самому объяснить что-нибудь в том, что с нами всеми случилось. И знаете, ничего не получается. Не понимаю. Ничего не понимаю.
– Если вы думаете, что кто-нибудь другой понимает, то ошибаетесь…
Подполковник присел рядом и опустил голову. Николай знал его уже два года, и до сих пор пытался понять, что забыл ученый-астроном в армии. Впрочем, война не обычная. Гражданская, чтоб ей… Тут в стороне остаться не получится, видал он тех, кто пытался. Стреляли их и белые, и красные. Мысли снова
Они познакомились во время кошмарного Ледового похода, подружились, и с тех пор капризная фронтовая судьба не разлучала друзей. Даже в Сибирь, к Колчаку, попали каким-то чудом вместе. Воевали, как могли, ранения давно никто не считал, не до того было. Когда стало ясно, что война проиграна, у друзей появились, конечно, мысли об эмиграции, да куда там – те, кто находились ближе к монгольской границе, еще могли каким-то чудом прорваться, но добраться до границы из-под самого Иркутска? Увы. Нереально.
Однако сдаваться красным живыми никто не собирался, и вместе с группой корниловцев, которым нечего было ждать пощады от большевиков, друзья ушли в леса и пробирались сами не зная куда. Только старательно избегали деревень, где чаще всего уже квартировали красные. Надежда все-таки умирает последней, и офицеры упорно шли к границе. Но не повезло – напоролись на большой отряд красногвардейцев, непонятно что и делающих посреди тайги. А эти воевать умели хорошо, особенно со смертельно уставшими, замерзшими людьми, у которых почти не осталось патронов.
Кого постреляли на месте, а вот их с Виктором и трех оставшихся в живых корниловцев зачем-то привезли в Иркутск. Господам большевичкам вздумалось устроить публичный революционный трибунал над «палачами трудового народа». Вспомнив эту пародию на цивилизованный суд, Николай гадливо поморщился. Естественно, приговор был ясен заранее. Расстрел. Причем, с какой-то стати – публичный. Чего хотели этим добиться красные, штабс-капитан так и не понял, жаргон «победившего пролетариата» был переполнен трескучей демагогией. В конце концов, он и пытаться перестал. Все равно ничего умного сказать на этом суде не могли.
Почему-то их не расстреляли сразу после суда, ожидали прибытия какого-то высокопоставленного комиссара. Зачем? Ведь тысячи и тысячи пленных поставили к стенке без каких-либо церемоний. Но пожить лишние пару дней… Надежда на чудо не оставляла никого, человек не может примириться с собственной смертью, и надеется до последнего. Даже когда всходит на эшафот, надеется. Сначала они сидели впятером с теми же тремя оставшимися в живых корниловцами – штабс-капитаном Никитой Александровичем Ненашевым и двумя поручиками, Александром Оринским и Олегом Малером.
Через несколько дней в подвал бросили семнадцатилетнего мальчишку-корнета. Кто только брал таких мальчишек в армию? Впрочем, после того, как Володя рассказал свою историю, все стало ясно. Большевики по чьему-то доносу расстреляли его семью, и Владимир поклялся отомстить убийцам со всем пылом юного сердца. Вот только повоевать так и
– Что ж, – донесся до Николая голос Виктора Петровича. – По крайней мере, мы сделали все, что могли…
– Наверное, вы правы, господин подполковник, – отозвался из своего угла штабс-капитан Ненашев. – Вот только результата наши усилия не принесли… Хотелось бы все же понять, почему все это случилось.
– Да первопричина-то как раз понятна, – вздохнул Виктор Петрович. – Жажда справедливости. А им ее пообещали.
– Причем здесь справедливость? – с недоумением спросил кто-то из поручиков, в полутьме Николай не понял, кто именно.
– А вы подумайте, поручик. Представьте себе, что вы умны и талантливы, но бедны и не имеете никакой возможности учиться. А потому обречены всю жизнь тяжело и беспросветно работать, когда кто-то рядом жирует. Причем, чаще всего, жирующие глупее и подлее вас. Сколько я таких умных и талантливых ребят встречал… Почти все они стали красными.
– Вот именно, эти ваши «умные и талантливые» взяли винтовки и пошли грабить тех, кто богаче, – с иронией процедил сквозь зубы Ненашев. – Нет, чтобы самим добиваться, отобрать-то всяко проще. Я вот только одного не пойму, господин подполковник.
– Чего?
– Раз вы так думаете о краснопузых, то почему воевали против них, а не наоборот?
– Почему? – иронично приподнял брови Виктор Петрович. – Да потому, что за красными стоит кто-то очень страшный. Жаждущими социальной справедливости дурачками воспользовались, чтобы прийти к власти. И, как я уже говорил, кто-то очень страшный.
– Уж не сатану ли вы имеете в виду? – с еще большей иронией спросил штабс-капитан.
– Да нет… – криво усмехнулся подполковник. – Людей. Вот только эти люди пострашнее сатаны будут, по моему мнению. Нас с красными просто стравили, как стравливают две своры псов. И я даю гарантию, что, разобравшись с нами, пришедшие к власти потихоньку перережут и самих красных. Вспомните Робеспьера и иже с ним. Революция – это свинья, которая пожирает своих детей.
– Вот уж я посмеюсь, коли вы правы, – зло хохотнул Ненашев. – Да жаль, не доживу.
Ругань красноармейцев за дверью привлекла внимание офицеров, и они замолчали. Что-то новенькое? Странно, все уже, казалось, было решено, приговоренные даже исповедались друг другу за неимением священника. Неужели решили не ждать утра, и их расстреляют прямо сейчас? Эта мысль пришла в голову каждому. Володя судорожно вздохнул, но губы юноши попытались сложиться в подобие улыбки. Один за другим офицеры поднимались на ноги и молча стояли, ожидая своей судьбы. Дверь отворилась, и внутрь швырнули человека. Он кубарем покатился по полу и глухо застонал. Николай подбежал к новому товарищу по несчастью и помог подняться. Тот с трудом встал на ноги и витиевато выругался. Затем поднял глаза на штабс-капитана.