Овечья шкура
Шрифт:
— Ну вы, уроды пьяные, — негромко сказал Романевский, — а ну пошли вон отсюда. Весь дом перешугали.
Васильков в это время тихо сползал по стене, якобы в алкогольной коме, завернув голову в куртку, а Синцов, закатывая глаза, ответил Романевскому нецензурной бранью :
— А тебе… какое дело? Я, может… тут живу.
Я наблюдала все это из-за угла, успев спрятаться. Мне было видно, как Романевский брезгливо отодвинул Андрея с дороги, отчего тот очень натурально пошатнулся и упал, а сам, обнимая Алису за плечи, продолжил путь из двора.
Когда они скрылись из виду, я осторожно вышла из-за угла, потормошила за плечо
— Андрей, они ушли, — сказала я ему, наклонившись, но он не реагировал. Присев на корточки, я взяла его безжизненную руку и попыталась нащупать пульс. Пульса не было.
“Скорая” приехала на удивление быстро. Андрея увезли в ту же больницу, откуда он только что выписался. Вот на этот раз у него случился самый настоящий инфаркт.
Когда нас выставили из больницы в связи с наступлением ночного времени, мы с Васильковым подхватили на полдороге сменившегося с дежурства моего жениха Стеценко, поехали в какую-то круглосуточную забегаловку возле той самой площади и жутко напились. Проснувшись утром с катастрофической головной болью, я подумала, что вот такой алкогольный сон все же лучше терзаний по поводу случившегося вчера.
В больнице, куда я позвонила, с трудом добравшись до телефона, мне сказали, что жизнь Синцова вне опасности, но состояние еще тяжелое. Посещения пока запрещены.
Вторник ушел на восстановление организма после алкогольной интоксикации, а в среду надо было запускать Люду.
Наши предположения оказались верными: на Ханурину в юбке Романевский среагировал даже быстрее, чем мы думали. Она его сделала.
Через неделю Люда сообщила нам, что удостоилась приглашения домой, и пока хозяин был в туалете, она в ящике серванта накопала нож с явными следами крови, а в шкафу — пакет с колготками, черными и телесными. Вперемешку, разных размеров. Более того, ей удалось раскрутить Романевского на такую откровенность, что он то и дело рвался показать ей, где зарыт труп девочки Насти.
После того как местонахождение трупа Насти было обозначено, дальше миндальничать с маньяком было нецелесообразно.
Показания он дал сразу, видимо, опасаясь, что с ним поступят так же, как он поступал с пьяными, имевшими несчастье попасться в пикет милиции на станции метро “Звездная”. Мы услышали от него обо всех эпизодах, нам уже известных, а также о двух случаях, про которые мы еще не знали.
Схема действий маньяка была проста: он вылавливал девчонок излюбленного им типа преимущественно в метро, и преимущественно за попытки пройти внутрь, не заплатив. Но мог по — знакомиться и при других обстоятельствах. Охмурял каждую по-разному. Катю Кулиш, например, соблазнил тем, что расскажет про работу следователя.
Когда он стал признаваться, показания сыпались из него, как из рога изобилия. Я почему-то очень уставала от этих допросов, но его распирало деталями, которые мне приходилось скрупулезно записывать.
— С Настей Полевич я познакомился на станции метро, — с энтузиазмом рассказывал он, — у нее упала и рассыпалась папка с нотами, я помог собрать, а потом назначил ей свидание… На свидании я как бы в шутку предложил ей показать, как надеваются наручники, сковал ей руки сзади, изнасиловал, а потом ударил ножом в шею и закопал на свалке. В мусор.
Таким
После изнасилования и убийства Хворостовской в пикет пришла ориентировка с группой крови предполагаемого преступника, и он решил отныне действовать более осторожно, не оставляя следов. Пользовался презервативом, старался не причинять девочкам телесных повреждений без нужды — с ними и так легко было справиться, ведь руки были скованы наручниками за спиной. Перестал применять нож, вывозил девочек за город или в лесопарк; после совершения изнасилования толкал их в воду, и они захлебывались — якобы по неосторожности.
Представлялся девочкам не иначе, как Александр Петрович, — ему нравилось, когда его называют по имени-отчеству.
На определенном этапе, как раз в августе прошлого года, пристроился в виде “крыши” к фирме “Олимпия”, пару раз отмазал их от рэкета, чем заработал их уважение, и стал получать от них ежемесячное содержание. А потом настолько сблизился с ними, что частенько просил у коммерсантов их машины. Именно на машинах Вараксина и Шиманчика он вывозил за город и в лесопарк трупы девочек. Кстати, в тот день, когда мы с Васильковым осматривали место обнаружения трупа Вараксина в лесопарке, Романевский пытался сбросить там труп Шиманчика, — это его старенький “опель” проехал мимо нас, но Романевский нюхом почуял опасность и не решился оставить труп там, поехал в Сестрорецк. На допросах Романевский говорил безостановочно, и за все время я задала ему только один вопрос:
— Почему вы свое имя записали в книжку Кате Кулиш на букву “В”?
— А-а… — он ухмыльнулся, довольный своей находчивостью. — Я сказал ей, что моя фамилия — Вараксин.
Он беззастенчиво приходил на склад “Олимпии”, брал оттуда все, что ему понравится, и в том числе — польские бракованные колготки. Он действительно был сдвинут на колготках, сам он объяснит это так: ведь жизнь разная, полоска светлая, полоска черная. Позже эксперты-психологи докопаются до истоков этого извращения — его мать надевала то черные, то светлые колготки, и ему это запало в душу, потому что настроение у нее менялось так же часто, как колготки. Как-то мать пришла домой выпивши, и отец вместе с тринадцатилетним Сашей раздевали и укладывали ее; и Саша испытал сильнейшее сексуальное возбуждение, когда снимал с нее колготки. И запомнил это на всю жизнь. И потом, став старше, пробовал раздевать девушек во время любовной игры, но оказалось, что возбуждают — его только колготки, снятые с бесчувственного тела. Как тогда с опьяневшей матери…
Между прочим, эксперты-психологи докопались и до того, что ребенком он был нежеланным, мать и травила плод, и прыгала с большой высоты, несмотря на то, что была замужем и счастлива в браке. Но Саша все-таки родился, и ей пришлось его растить и воспитывать; но делала она это, видимо, с таким отвращением, что Саша до семи лет не мог выговорить слово “мама”. А вот его младшая сестра была любимым дитятей, прехорошенькой толстушкой с пышными пепельными волосами; Саша и любил ее, и ненавидел одновременно, задавая себе вопрос, почему же к нему родители относились не так нежно?.. И первое сексуальное влечение испытал именно к ней, не к своей сверстнице, а к младшей сестренке, но не осмелился тронуть ее…