Овернский клирик
Шрифт:
1
Повозка скрипела, шумел лес, беззаботно пели птицы, воздух был прозрачен и свеж. Все это можно слышать, можно свободно дышать, даже разговаривать, но не видеть – теперь повязка лежала на глазах. Правда, сейчас этого и не требовалось. Можно было просто лежать на спине, ощущая под собой мягкое сено, а под боком – острый уголок деревянной обложки. «Светильник», выпавший из сгоревшего мешка и тоже изрядно обгорелый, везли вместе со мной. Я попросил – и мне не отказали. Итак, я снова ехал «стой-телегой», но уже
Рядом находились трое, говорившие по-басконски. Это были не стражники де Лоза. Те стерегли меня до вечера, затем завязали глаза и передали кому-то другому. Повозка ехала медленно, то взбираясь на невысокий подъем, то спускаясь с горок, и оставалось лишь гадать, где мы и куда направляемся. Я жив и буду жив еще какое-то время. Расправа с излишне любопытным братом-бенедиктинцем откладывалась, иначе незачем было увозить меня из покрытой пеплом и усыпанной обгорелыми трупами долины.
Я жив. Это немного удивляло, хотя особых надежд я не питал. Его Преосвященство изволил намекать на какую-то гадость, которую он готовит монсеньеру Орсини. Возможно, это тоже было частью плана.
– Эй, по-о-оп! – голос был грубый, с диким басконским произношением. – Не спи-ишь?
Отвечать я не стал, но этого и не ждали. Послышался хохот – моим спутникам стало весело.
– Люблю попо-ов душить! Страсть как люблю! Они на-арод обманывают! Что попы-ы, что дворяне!
Все сие излагалось на чудовищном «ланг д’ок» и предназначалось, без сомнения, для меня.
– Ниче, по-о-оп! И тебя придушим! А когда-нибудь кишкой последнего попа-а задушим последнего сеньо-ра-а! И тогда все будут, как есть, равны-ы! Все будет общее-е, чтоб по справедливости!
Где-то я уже слыхал эти глубокие философские суждения. Причем совсем недавно.
– Слышь, по-о-оп, а у тебя книжка с картинками? Снова хохот. Очевидно, подобная возможность очень забавляла моих спутников.
– Я бы всех грамотных утопил! Потому как от грамоты все беды простому народу-у. Последнюю корову у бедняка сводите-е, сжираете-е ее, а шкуру – на книжки свои проклятые-е. Без них мы бы каждый день мясо ели-и!
Я оценил тонкость силлогизма, а заодно понял, к кому попал. Народные защитнички, лучшие друзья главного сатаниста Памье!
Очевидно, философия утомила моего собеседника, поскольку он решил перейти к другому из семи свободных искусств – к музыке. Хриплый голос завел песню, причем тоже предназначенную явно для моих ушей. К сожалению, эти старания оказались напрасны, поскольку слова представляли собой настолько дикую смесь всех возможных наречий, что я смог понять лишь основной смысл: бродяги всех стран, проклятые и заклейменные, должны восстать и пойти в смертный бой, сжечь церкви, выпустить колодников и перебить всех, кто носит чистую одежду, после чего род людской воспрянет и поделит по справедливости все, что не успело сгореть. Дивная песня! Наверное, Ансельм, любитель подобного вздора, сумел бы оценить.
…Ансельм! Брат Петр! Уже в который раз я пытался угадать, успели
Впереди зазвучали голоса. Кто-то из моих спутников откликнулся, в ответ послышался свист. Кажется, приехали. Повозка мягко остановилась.
Я ждал. Рядом несколько голосов переговаривались по-басконски. Несколько раз я уловил слово: «Памье». Наконец меня встряхнули, вытащили из повозки и поставили на ноги. Кто-то разрезал веревки.
– Шагай, по-о-оп! Шевели ножками!
В спину ткнулось что-то острое. Я осторожно сделал шаг и уперся лицом в стену. Послышался хохот.
– А он не види-ит! Слепеньки-ий!
Меня дернули за плечи и втолкнули в дверь. Я споткнулся о порог, но все же сумел удержаться на ногах. Снова толчок, на этот раз посильнее. Плечо зацепилось за стену. Меня вновь развернули и потащили дальше. Наконец кто-то крикнул: «Стой!»
– Скинем? – вопросил чей-то голос. – Пущай кости разомнет!
– Не велено-о! – ответили ему. – Сказано: в це-лости-и.
– Ладно… Эй, поп, прямо перед тобой – лестница. Не свалишься – твое счастье!
Спускаться вниз по узким деревянным ступенькам со связанными руками и ничего не видя – не самое веселое занятие. Все-таки я умудрился не упасть и вскоре сумел нащупать ногой твердую поверхность пола.
– Шагай, шагай! Два шага вперед!
Я повиновался.
– Стой! Не дергайся, а то белы ручки порежешь!
Веревки на запястьях ослабли. Чья-то рука сдернула повязку с глаз.
– Ишь, моргает! Что, по-о-оп, хороши хоромы? Вначале я увидел кучу соломы – старой, прелой. Каменный пол, стены, покрытые цемянкой, маленькое зарешеченное окошко, люк в потолке… Подвал – или просто погреб, какие бывают в богатых крестьянских домах. Правда, цепи, ввинченные в стену, свидетельствовали, что сей подвал использовался несколько иначе.
– Гостиница для попов и дворян! Сколько тут вашего брата перебывало!
Бородатые рожи весело скалились. Кажется, мы уже знакомы. Я оглянулся, но самого Роберто де Гарая, благородного защитника вдов и сирот, не обнаружил. Зато тут были трое крепких заросших детин в невообразимо грязных куртках, от которых несло луком и перегаром. Народные герои!
– Эй, Выбейглаз! Тащи свою задницу! Его милость заждались!
Призыв был услышан. В люк протиснулась чья-то громоздкая фигура.
– Живо! А то возимся тут…
Выбейглаз – огромный бородатый мужик с черной повязкой на лице – волок с собой нечто дымящееся, исходящее чадом. Жаровня…
Тут же появился молоток, меня толкнули к стене.
– Примерь-ка браслеты, по-о-оп! В самую пору буду-ут!
Горячее железо обожгло. К счастью, Выбейглаз подзабыл кузнечную науку, и «браслеты» жали не особо сильно. Однако сковали меня на совесть – руки, ноги, вдобавок тяжелая цепь, тянущаяся к стене.
– Ну, бывай, поп! Может, какие просьбы имеются?