Шрифт:
Василий Григорьевич ЯН
ОВИДИЙ В ИЗГНАНИИ*
Изгнаньем из страны родной
Хвались повсюду, как свободой.
Л е р м о н т о в
Я приютился в верхней каморке двухъярусной каменной гетской хижины, в небольшом городке, полном разноязычных варваров. Здесь, как нищий, бесправный ссыльный, провожу я томительные долгие годы, вспоминая римскую речь только в те часы, когда я пишу свои скорбные элегии, хожу на проверку к военному трибуну и когда достаю из ящика потемневшие свитки моих любимых
_______________
* П у б л и й О в и д и й Н а з о н, считающийся последним
поэтом "золотого века" римской поэзии, жил с 43 года до н. э. по 17
год н. э. В 8 г. н. э. император Август (по не выясненной до сих пор
причине) сослал Овидия в самый дальний пункт своих владений, в город
Томы, находившийся немного южнее впадения Дуная в Черное море, тогда
называвшееся Понт Эвксинский. Теперь на месте города Томы румынский
порт Констанца.
Ссылка на берега Черного моря подала Овидию повод к целому ряду
произведений, вызванных исключительно новым положением поэта,
свидетельствуя о неиссякаемой силе таланта Овидия. Они показывают его
огромное трудолюбие, упорство в создании крупных художественных
произведений и силу характера, несломленного, несмотря на крайние
лишения, в каких ему пришлось прожить более десяти лет.
В Риме Овидий писал легкомысленные эротические элегии, поэму
"Искусство любви" и другие произведения, давшие повод к обвинению его
в безнравственности; из Том Овидий послал огромный труд
"Метаморфозы", "Фасты" (календарь), "Скорбные элегии", "Послания с
Понта", трактат о рыбах Черного моря - все это написано в
художественной форме, показавшей высокое мастерство поэта. Кроме
того, им была послана цезарю поэма, восхвалявшая его подвиги на языке
гетов, варварского племени, среди которого Овидию пришлось жить. Эта
поэма, как и его трагедия "Медея", до нас не дошла.
Овидию в ссылке посвятил Пушкин замечательные строки в рассказе
старика из поэмы "Цыганы" ("Меж нами есть одно преданье...") и в
стихотворении "К Овидию" ("Овидий, я живу близ этих берегов...") и
находил много общего с ним в своем положении ссыльного на берегах
Черного моря.
Настоящий отрывок из дневника Овидия относится к последним годам
его пребывания в Томах.
** К о р н е л и й Г а л л - один из крупнейших римских
поэтов, но из его произведений до нас почти ничего не дошло. Поэты
Гораций и Проперций были друзьями Овидия.
Стараюсь быть мужественным и утешаюсь, как могу: в одной стене у меня есть очаг, где в морозные дни пылают щепки и сучья, собранные мной на морском берегу; на полу разостлан козий мех, а сбоку ложе
С восточной стороны прорублено окно, завешенное фракийским малиновым покрывалом. Через это окно ко мне влетают золотые лучи утреннего солнца и зовут на берег моря. Есть у меня также разрисованный узкогорлый кувшин, в нем я берегу последние остатки выжатого на цветущих склонах Везувия* сладкого темного вина.
_______________
* Во времена Овидия гора Везувий еще не была вулканом и
славилась своими цветущими селениями и виноградниками.
Откинув занавеску, я часто жадно всматриваюсь в туманную даль, в линию горизонта, постоянно меняющего свой цвет беспокойного моря. Я с нетерпением жду радостного вестника оттуда, из навеки мною покинутого Рима.
Сегодня я вдруг заметил долгожданную золотистую точку. Медленно приближается надутый ветром парус, все ближе вырастает покачиваемый волнами корабль. Парус быстро опускается на палубу, мерно взмахивают поблескивающие на солнце белые длинные весла.
Затерянный в толпе варваров, я спешу к пристани.
Что привез мне корабль? Прощение нового императора Тиберия? Письма друзей и с ними несколько запечатанных амфор с вином из моего сульмонского* виноградника?
_______________
* О в и д и й родился в усадьбе отца, близ города Сульмона, в
гористой части средней Италии.
Кормчий, за время долгого пути заросший бородой, важно сошел по сходням на берег. Грубый голос, как обычно, произнес:
– Письмо Публию Овидию Назону? Ни такого письма, ни посылки для него мне не передавали. Теперь не скоро жди писем: наступает время зимних бурь, и все корабли спешат укрыться в гаванях.
Ни письма, ни денег, ни посылки... Чем же я проживу эту зиму?
* * *
Снова я сижу около пылающего очага, допивая последнюю чашу вина. Я грею озябшие руки и закрываю глаза. В завывании ветра мне чудится шепот:
"Опять тебе нет ни вестей, ни привета с родины? Но не ты ли сам предсказывал в своей элегии:
"...В счастье покуда живешь, ты много друзей
сосчитаешь.
А как туманные явятся дни, - будешь один..."
Ветер с моря шелестит тростником крыши, и опять слышатся чьи-то речи:
"Твои друзья веселятся с другими, и даже прославленная твоими песнями Корина от тебя отвернулась. Забудь и ты о неблагодарном великом городе и находи утешение среди ненавидящих хищный Рим варваров..."
Порыв ветра будит меня. Я открываю глаза. Замечаю серые, сложенные из грубых камней стены и покрытые седым пеплом потухающие угли в очаге. Ветер треплет малиновую занавеску в окне и доносит гул равномерных ударов тяжелых волн о каменистый берег. Под этот шум у меня складываются строки: