Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20-30-х годов

Антоныч Богдан-Игорь Васильевич

ЧЁЛН

Памяти крупнейшего эпического поэта нового времени — Адама Мицкевича

Рыбак в раздумье бродит по дубравам, Где черный дрозд поет высоким травам, Где зрелых ягод пламенеет цвет, Где пронесла медведица свой след, Осинкам юным выказав свой норов, Где ключ прозрачный бьет под косогором, И скачет, и дробится на песке, И солнца луч танцует на листке, А лист дрожит, купаясь в чистой сини. Там гордые вокруг стоят вершины В убранстве елей, буков и осин И рядом сосны — выше тех вершин — Склоняются для дружеской беседы. Шатры дубов, что на века воспеты, По-рыцарски приветливо зовут, Иль диких пчел покинутый приют Кривым ножом в дупле рыбак кромсает И, словно гром, волков он прогоняет Прочь от беспечно дремлющих отар, Иль травы ищет для волшебных чар, Чтоб приготовить редкие настои. Ни лука, ни ружья не взяв с собою, Свой путь он вместе с солнышком торит, И лишь топор на поясе висит. Смахнув беспечно с шерстких елей смолки, Топча ногой опавшие иголки, Средь мхов не серны дикой ищет след,— Ему до серны нынче дела нет. Рыбак

в раздумье бродит меж дерев, В его душе рождается напев. Но не зовет он песнею девчат, Собой напоминающих дриад, Со смехом переливчато-лукавым С лукошками снующих по дубравам. Не ставит он капканов на куниц, Не сторожит он златокрылых птиц, Раскинув среди зарослей терновых Предательскую сеть из нитей новых. Высокие деревья обминая, То головой в раздумье он качает, То отойдет в сторонку, бормоча, То, словно заклинание шепча, Он вдруг замрет, припав к стволу плечом, Или о ствол ударит обухом — Так, что аж эхо по округе всей Сто раз пройдет, пугая глухарей. И снова бродит меж дерев рыбак, Покуда там, где темный буерак Вздымает к небу кроны вековые, В стволах скрывая кольца годовые, Не застучит всему наперекор Веселый и разгневанный топор, Подобно звуку боевой мортиры… Немало здесь работы для секиры: Рубить сучки, выглаживать, ровнять, Обтесывать и снова выпрямлять! И долотом, как предок востроглазый, Он ствол долбит, а тот ему не сразу, Не просто поддается, — здесь нужна Особая сноровка для челна. И вот с вершин, пропахших дикой хвоей, Плывет каюк просторною водою, Где из глубин лениво сонный сом Пловцу вослед чуть шевелит хвостом. Так, всматриваясь в даль, что просветлела, Плывет поэт, и опытный, и зрелый, Рекою жизни, ощутив сполна, Как быстротечна, в сущности, она! А та, как грудь хмельная, раскрывает Свои листки — и пышно расцветает, Чтоб к осени ее готов был плод. Дни, и года, и жизнь — все прочь течет. Он смену эту уловить стремится. Не овсюги, а золото пшеницы Спешит собрать — клад ясных дум своих. А кто-то думает: поэт затих, Поэт засох, как в зной родник кристальный. Тем временем он, вольный и печальный, Взмывая ввысь на крыльях голубых, Во днях труда, блаженных и хмельных, Творит в уединении своем, Как бог, и рай, и ад, и огнь, и гром, Живет средь мудрецов и дураков. И все, что принесло воображенье, Он превратил в прекрасное творенье. Так дни идут. Так сталь, хоть и крепка, Стирается о ствол наверняка. Так то, что не под силу чарам рая, Поэт огнем души своей сжигает, Которую бездушным не постичь. Так он молитву превращает в клич! И тяжко весла загребают воду И челн опять выносят на свободу. 1924

КОСОВИЦА

1

Гей, как выйдет солнце из-за леса, Как на плесе загогочут гуси И в лугах рассветных перепелка С чистых трав холодных рос напьется,— Косари умоются водою До восхода, ключевой, студеной, Из криницы голубой и доброй, Отобьют свои литые косы Так, что звон их эхом отзовется. Меж ярами ветер и горами, Травы плачут, никнут под косою. Зверобой желтеет на покосе, И под солнцем росы побелели. Словно цапли дружною цепочкой Из конца в конец шагают луга,— То косцы проходят чередою, Смуглым войском молча выступают. Пот их лица щедро окропляет, Как слезами, очи заливает. Клеверище под ноги ложится И склоняет алые головки. Гей, земля, ты матерь хлебороба, Голубыми реками повита, Вся в убранстве ты стоишь зеленом Под высоким небом необъятным, Убранная яркими цветами, Ты неси, перенеси на крыльях Косарей от края и до края! Гей ты, ветер, парубок певучий, Парубок певучий и веселый, Подсуши на совесть клеверище И обвей богатые покосы! Гей ты, солнце, мудрый господине, Ты, небесный золотой целитель, Припекай, да в меру клеверище, Наливай духмяными медами, Прикрывай могучими руками От дождей, от лютой непогоды! Гей вы, тучи, молнии и громы, Вы ордой незваной не нагряньте И косцов в лугах не потревожьте, Пусть они свое окончат дело,— Подождите где-нибудь за морем!.. Закатилось солнце за дубраву, И на плесе гуси задремали. Косари домой идут с работы — Ждет их ужин с тихою беседой.

2

То не рыба в море разгулялась, То не птицы в небе закружили,— Разбрелися с граблями девчата По сухим и пахнущим покосам. Гей вы, годы молодые, воды, Что струитесь рощами, полями, Разливайтесь реками, морями, Разноситесь песнями над нами И над павшим долу клеверищем! Сколько звезд на небе в час полнощный, Столько здесь копен стоит высоких — На лугу раздольном и душистом. Но яснее ясных звезд высоких И стройнее всех дивчин на свете По лугу красавица проходит, Говорит сестре своей любимой: «О сестра, зеленая купава, Ты кукушка в роще, на калине! Вновь печаль мне сердце обвивает, Вновь тоска переполняет душу». А сестра ей: «Милая моя ты, Не печаль то — молодость играет, Не тоска твою терзает душу, А глаза косца, что, как агаты, Глубоко в сердечко заглянули». Пролетела галка через балку, С выпаса стада плетутся шляхом. Над рекою разлилась, как речка, Парубка задумчивая песня. Ты кого встречаешь, поджидаешь? Отчего ты, хлопец, так невесел? Посмотри,

стоит повсюду в копнах Ровных и высоких клеверище. И домой торопятся сестрицы, Две сестрицы, быстрокрылые птицы. 1925

ЛОВЦЫ

И это люди?! Ветер и леса В их взоре отражаются жестоком, Перекликаются в них голоса, Загубленные алчностью до срока. Пригнувшись к холкам рыжих и гнедых, Тавро удач и неудач несущих, В замётах возникают снеговых Кентаврами, пугая дол и кущи. И конский пот, как дьявольский настой, Хмельные ноздри жжет им и щекочет. Нагое сердце в ярости слепой Темней и злей шальной крещенской ночи. Взведя привычно стылые курки, Они спокойно жертву выжидают. Железом мышц прокуренной руки Железный ствол уверенно сжимают. Когда весной доверчивый кулик В большой воде без устали резвится, За ним следит их отрешенный лик, Чтоб наповал сразить смешную птицу. Когда ж повеет осень холодком И дух предзимья проникает в поры, Ловцы, прищелкнув весело кнутом, На зверя спустят лающие своры. И, дружно оглашая лес и дол, Ловцы удачи снова будут рады. И, все любя, холодный вскинут ствол, Паля без содроганья и пощады. 1925

«Несут янтарно-светлые меды…»

Несут янтарно-светлые меды Привычно в соты труженицы пчелы. Взгляни на них и тоже выходи На улицы, на площади и в поле. Неси и ты свой разум, кровь и плоть С другими вместе в этот день прекрасный, Чтоб старый мир бесстрашно расколоть на да и нет, на белый и на красный. 1925

«Легла зима. Засыпало дороги…»

Легла зима. Засыпало дороги. Дрожат от стужи хаты. В закрома Засыпан хлеб, и скудный, и убогий. Мороз трещит, за окнами — зима. О, бедный тот, кто сквозь метелей сети Идет один, без цели и мечты. Лишь сообща с другими можно эти Преодолеть заносы и дойти. Когда снега безбрежны, словно море, И вьюги вьются над селом моим, Я выхожу на белое подворье И становлюсь, как прежде, молодым. Не оттого ль, что снова с узелками, С упрямством воли, мысли и руки, Как я когда-то, теми же путями Из хат родных уходят пареньки. Уже искали истин Пифагоры И для жрецов горел огонь наук, Теперь вселенских сказочных просторов Коснется плугом землепашца внук. Он даст земле, Микула современный, Красу и мощь — и расцветет земля. И станет поле — полем несравненным, И чудо-злаки нам взрастят поля. Идут, идут… А мать вослед с порога Безмолвно машет стареньким платком, И снег летит, и так бела дорога, Как белый свет, что встал за их селом. 1925

«На мосту, над темною водою…»

На мосту, над темною водою, Где ты шла, незримо таял снег. Тихо вербы веяли весною, Ветром чей-то доносило смех. Словно лучик, в облаке горевший, Светлый взгляд был дивной чистоты. На снегу сыром и посеревшем Оставались детские следы. И белела призрачно косынка, Растворяясь медленно во мгле. И казалось, таяла снежинка, И светлее было на земле. 1925

«Над землею вешней…»

Над землею вешней Вновь ветряк парил. Белую черешню Ветер разбудил. Книгу не оставил — Разметал листы. Сердце! Ты не камень? Не железо ты? 1926

«Эпоху, где б душою отойти…»

Эпоху, где б душою отойти, Из нас, наверно, каждый выбрать вправе. Для выбора немало есть тут, право, Народов, царств, — все можешь здесь найти. Легенд библейских, эллинов черты И готики органные октавы,— Все это на бумаге мы оставим Или рискнем на холст перенести. Но не любить или любить черед То, что вокруг иль в нас самих растет, Что мы творим иль кем-то мы творимы,— Лишь тот, кто слеп и холоден, как лед, И в ком чернила, а не кровь течет, Вопросами тревожится такими. 1927

«Суровых слов, холодных и сухих…»

Суровых слов, холодных и сухих, Перебираю связки, словно четки, Выбрасывая с легкостью из них Все сладкое, как вафлю из обертки. Не надо слез. Не нужен здесь и смех, А лишь удар, прицельный и короткий, Что обожжет, как плеть, манкуртов всех И, как стрела, пронзит характер кроткий. Сорву со стен я коврик расписной, Дешевые цветы и позолоту, Чтоб день взошел, как песня, молодой, Как углеруб выходит на работу, Чтоб жест руки размеренно-скупой Пласты литые сокрушал собой. 1927

ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

П. Тычине

Розовобоким яблоком округлым Скатился день над зеркалом реки. И ночь неспешным росчерком руки Выводит всюду тени черным углем. И сладкою стрелою поздний цвет Украдкою морозец ранний ранит. Звенит земля, — то оставляет след Зима; приход ее нас не обманет. Все будет так, как вызрело в словах: Искристый снег, на ветках легкий иней И звуки одинокие в полях. И по снегам, сквозь замяти, отныне Неверный чёлн, как некогда в морях, Помчит отважных, преданных святыне. 1929