Озабоченный
Шрифт:
– Катришечка, миленькая, любимая моя сестричка, помоги мне, пожалуй-ста-а. Помоги снять напряжение, у меня член скоро лопнет, у-у-у… подрочи, пожалуйста… у-у-у, не могу больше… - я откровенно ныл и плакался и плевать мне было на все инцесты вместе взятые.
– Так это был не сон, - простонала, наконец, сестрица и вяло поправила полотенце, на полном автомате запахнув его поверх груди снова. – Чё-о-рт, что же делать… - выражение лица менялось, выдавая внутреннюю борьбу, в глазах застыли страх, недоумение и, главное, стыд, который она пыталась преодолеть.
– У-у-у!
Катришка, спустя два долгих века, встала и, шаркая ступнями, нехотя, подгребла ко мне. Я завопил от вожделения, слава всем демонам вместе взятым, пока мысленно.
– Ты подсказывай мне что да как… - сказала, густо наливаясь румянцем. Пальцы её, - такие нежные и ласковые, я это точно знал заранее, - от волнения не находили себе места. Они сцеплялись друг с другом, скакали по кистям, чесали ладони и всё никак не решались ко мне прикоснуться.
– Сними трусы, пожалуйста, - заговорил я охотно. Очень охотно, язык практически не контролируя. Спроси она меня о тайнах мадридского двора, о моих самых страшных секретах, я отвечал бы, забегая вперёд вопроса; на лету бы ловил и отвечал с удовольствием, совершенно искренне.
– Да, вот так, стягивай… о-о-х, как хорошо! – признался, когда рука случайно коснулась члена. – Обхвати, обхвати его, пожалуйста… а-а-х, так! Да, да! В кулачок его… дави посильнее и дрочи…
– Это вперёд – назад кулаком двигать? – уточнила Катришка, и в её голосе мне послышалось лёгкое придыхание – явный признак сексуального возбуждения. Заметил и безразличен остался – главное самому кончить! А язык работал уже полностью самостоятельно, мне не подчиняясь.
– Да, правильно! Оголила головку, закрыла, снова открыла… ага. Так… ох, как хорошо, Катришечка. О-о-х, думал, сразу взорвусь, а втянулся… о-о-х. как хорошо-то… - раньше непременно добавил бы «Господи», а сейчас мой болтливый язык словно забыл это слово, вместе с выражениями «слава Богу» и иже с ним. – Поплюй на ладошки, пожалуйста, погуще, и двумя руками, чтобы скользило…
Катришка, как ни странно, исполнила мою просьбу без возражений и без стеснения, а, наоборот, с заметным желанием. И у меня от удовольствия дух захватило. Громкие, смачные охи и ахи описывать не буду. Скажу лишь, что комментировал каждое движение, восторгался, говорил «да, да и да» с частотой раз в секунду. Почему Катришка меня не заткнула, - а могла легко, стоило сказать лишь слово, - ума не приложу. Подозреваю, что ей моя лесть и постоянные восторги не только нравились, но и действовали возбуждающе, мощным афродизиаком стали.
– Да, да… подходит, Катришечка, подходит! – завопил я, задыхаясь от восторга. – Темп держи этот, пожалуйста, не останавливайся, умоляю тебя, сестричка любимая… сейчас, сейчас, сейчас… вот, уже… - из моего горла раздался рык и хрип, в котором с трудом угадывалось длинное
Толчок за толчком вытекала сперма, вызывая немыслимый восторг, от привычного оргазма отличающийся как земля от неба. Не лучше и не хуже, не сильнее и не слабее, а просто по-другому: удовольствие, блаженство, удовлетворение были иными, словами не описываемыми. Наверное, также отличаются действия героина и кокаина, когда ощущения сильно разнятся, но объединяются общим понятием кайф. Я рухнул на кровать измочаленной тряпкой, но нашёл силы перевернуться на спину, пряча ягодицы, внезапно ставшие моим самым уязвимым местом.
Увидев Катришку, я ошалел: она стояла совершенно нагая, широко растопырив бёдра, и, с силой зажмурившись, обеими руками яростно шуровала у себя между ног. На лобке её красовалась чёрная вертикальная стрелка из тщательно сбережённых волосиков, указующая туда, куда надо указывать, неопытный взор, так сказать, направляя.
Я подождал, пока она кончит – что случилось быстро, едва ли не за десятки секунд, относительно тихо и почти без напряжения, - потерпел, не звал, пока она минуту отдыхала, успокаивая дыхание, и обратился, наконец, к ней.
– Катришка… - поймал её взгляд, полный счастливого, масляного блаженства, и отправил в сон. – Спи, не отвлекаясь ни на что, спи глубоко. Разбудить тебя невозможно – хоть резать начнут наживо, будешь спать, как убитая. Лишь только я могу вывести тебя из транса. Спать, спать…
Немного передохнув, почувствовав, что силы вернулись в полном объёме, я поднялся на ноги. Не торопясь, оделся. Откинул покрывало, отмечая, что придётся его замывать или застирывать, и с пола на кровать поднял спящую сестру. Прикрыл голое тело, оставляя мокрое пятно в стороне от Катришки, и крепко задумался.
На столе валялась открытая шкатулка, мне не поддавшаяся, запястья сестрицы обхватывали тоненькие тесёмочки из сыромятной кожи один зеленоватого, другой розоватого оттенка – её содержимое, наверняка. Коробочку я мог оставить здесь сам, не помню, но как Катришка добралась до содержимого? Ума не приложу. Может, банально на женскую руку заклятье заточено? А как узнала действие? Что-то болтала о сне…
Вертел и так, и эдак, но ожидаемо вернулся к давно отложенной мысли, что кроме вредной ведьмы, никто мне поможет, придётся идти на поклон. Смирить гордыню, сжать волю в кулак и ленью не прикрываться. Ну, здравствуй, Лизавета Юрьевна или как тебя там…
– Это тебе карма за то, что над учительницей издевался, - произнесла ведьма серьёзно, но не выдержала, хохотнула и продолжила с искренним сочувствием.
– Отшлёпали тебя, милок?
Чем удивила безмерно. Её реакцию просчитать невозможно. Думал смеяться, издеваться долго будет, и лишь потом, возможно, поучит, а она вот как. Сочувствует, блин, и понимаю, что вполне искренне.
– Не переживай, липкие волосы Афродиты кого угодно на колени поставят, наплюй. Я сама под это заклятие попадала. Выболтала всё, о чём она пытала, а сука старая всё равно помирать меня оставила… от волос Афродиты очень даже погибнуть можно, как ты понял, мучительно…