Озерное чудо
Шрифт:
— Хошь мошна пуста, да душа чиста. Так от, Яга, — Дед Мороз взметнул суровый перст.
— Люблю того, кто не обидит никого, — поддакнула влюбленная Снегурочка.
А Емеля все переживал о штанах:
— В деревне-то, Степа, сойдет, а в Кремле-то, поди, неловко в эдаких штанах… заплатка на заплатке. Увидят послы, чо про нас заграница скажет?! Как бы отношения не спортить… Али уж президенту написать, чтобы с оказией штаны послал?! Говорят, советчикам казенны полагаются…
Дед Мороз поскреб в затылке:
— Може, и полагаются…в полоску, арестантские…. Ты бы, паря, у Кеши
— Голова, паря, на раскоряку: и в Москву надо бежать — оне же без меня все народное добро растащат — и тут надо присматривать, чтоб нежить не одолела, — Емеля исподлобья, при-щуристо глянул на Бабу-ягу.
— Ой!.. — замахала руками Баба-яга. — Ну, вас к лешему. Лучше выпить, чем дураков слушать. Кеша Чебунин… кумунис драный… наплел околесицу, да все лесом, а наш дурак поверил… У тя, Емеля, башка, что чан, а ума — капустный качан.
— От лишня ума, девка, лишня сухота, — обиделся Емеля.
— Вот ты дурак или приставляшься?.. Другорядь вроде и не дурак, а потом снова балда осинова.
— Дураки в сказках, между прочим, поумней иных… — покосился на Бабу-ягу, — не буду пальцем казать, коли так видать.
— Чем болтать языком, что помелом, иди-ка ты, Емеля, со своей голяшкой, да сбацай ребишкам: «Маленькой дедушке холодно зимой, из лесу дедушку взяли мы домой…» Иди сбацай.
— И сбацаю… Степа, пойдем, шепну на ухо…
Дед Мороз вышел следом за Емелей, где и услышал еще одно диво дивное.
— Веришь, Степа, нет, опять же Кеша Чебунин недавно встретил и просом просит: «Сбегай, паря, на Байкал, погляди щучьи самоловы. Ежли чо добудешь, будет тебе уха-бабушка глуха, а на утро соленая юшка». Мол, мне недосуг: пишу историю государства Российского…
— Во-во, может, правду-матку в глаза вылепит. А то ить всю русскую историю перебрехали вдоль и поперек. Про дворян-смутьян горы наворочали, а как простой народ живет, тот же деревенский, чо думает, о чем страдает — молчат как рыба об лед. Одне, паря, личности… Хотя и с Кеши толку, что с быка молока: какую он историю напишет?! — хлопуша, безбожник, да ишо и зашибат, — Дед Мороз щелкнул себя в горло. — Ну, ладно, чо далыне-то?
— А дальше… Ну, пошел я за тороса, отдолбил лунки, глянул самолов, глянул другой — пусто, а на третьем щука — здорове-енная, с тебя ростом, едва, паря, выволок из лунки. И тут… — Емеля, нагоняя страху, выпучил глаза, жарко зашептал. — И тут она мне по-человечьи бает: «Отпусти меня, Емеля, в море Байкал, а я любое твое хотение исполню. Проси, чо душе угодно. Скажи: «По щучьему велению, моему хотению…», и явятся тебе столы дубовы и яства медовы… Я сперва-то отмахнулся: мол, ничо не надо, а потом думаю: чо я хочу?.. Ничо в голову не взбредат…
— Оно и любому доведись, — Дед Мороз задумчиво поскреб седую бороду, — вот так с ходу придумай, чо тебе надо. Да море чего надо…
— Да не-е, прикинул я хвост к носу, дак вроде ничо и не надо. Гармошка, слава Богу, есть… игривая… А потом, паря, вспом-
нил!.. — счастливо сияя глазами, Емеля звонко ударил ладонь об ладонь и азартно
— Да-а… — усмехнулся Дед Мороз, — мало тебе для счастья надо… Значит, по пряничкам соскучился?
— А чо худого?! Прянички все любят.
— Дак это, поди, сам Никола-угодник рыбачий через щуку знак тебе дал. Он же, паря, сказал: чо душе угодно, не утробе, — укорил Емелю Дед Мороз. — Не сообразил?
— Дурак же… Добрая мысля приходит опосля. Потом смекнул: чо душе угодно. А чо моей душе угодно? — Емеля словно двоечник возле школьной доски прищурился в потолок, и там вроде вычитал: — А чтоб ни бедных, ни богатых, паря…
— Ну, ты, Емеля, — коммунист… Кеша Чебунин…
— Не-е, я боговерущий, я за царя-батюшку… А в Писании же сказано: легче, Степа, верблюд пролезет в игольно ушко, нежели богатый попадет в рай. Жалко мне богатых — в аду им гореть.
Дед Мороз ласковой улыбкой огладил убогого Емелю.
— Жалко ему… Насчет тебя, Емеля, не скажу, не буду врать, а и нам-то, бедным карасям, на той же сковородке жариться, рядом с богатыми. Тоже во грехах, как в шелках… Обидно, и здесь горе мыкаем, и там страдать… А всё потому, что во злобе живем…
— Во-во, не жалеем друг друга. А Боженька чо говорил…
— Ладно, заболтались мы с тобой… два Мазая в сарае. Иди поиграй ребятишкам. А там и я подоспею.
Когда Емеля, подхватив гармонь, убрел к елке, а Дед Мороз вернулся в подсобку, Снегурчка шумно, по-бабьи вздохнула и утерла мокрые глаза подолом сарафана.
— Божий человек. Жалко, если уедет. С греха пропадет в Москве.
— Там у их, в Кремле, дураки сидят?! — хрипло и прокурен — но засмеялась Баба-яга, воткнув погасшую сигарету в горшок с геранью. — Кого позвали?! У его же не все дома, к соседям ушли.
— У тя ума — дырявая сума, — усмешливо глянул на Ягу Дед Мороз. — Оно, конечно, бывает простота, хуже воровства, но с такими дураками, как Емеля, можно жить, как у Христа за пазухой…
Ребятишки весело хороводились под Емелину гармонь; вились вокруг елки, распевая на потешный лад: «…трусишка зайка серенький под елочкой скакал…», потом со Снегуркой кликали Деда Мороза, заплутавшего в метельной баргузинской тайге.
В самый разгар елки нежданным-незваным гостем влетел в ясли Аверьян Вороноф — ехидный мужичок, бывший кедро-вопадьский чекист [143] , ныне американский благотворитель, бескорыстно продавший яслям заокеанскую помошь — яблоки, что давно завинились и, по словам Бабы-яги, годились либо на брагу, либо чушкам на корм… да и то, ежли те спохмелья.
143
Чекист — служащий в ЧК (Чрезвычайная Комиссия — большевистский карательный орган).