Озеро Радости
Шрифт:
Наконец, наметив точку под лицом барышни, он запускает пилу, сжимает зубы и врезается в ствол. Древесина издает жалобный визг, но поддается легко — дуб высох за сотни лет пребывания в статусе памятника, выпил не пахнет разогретым деревом, из него крошится белая труха, похожая на бетон. Ствол очень толстый, а потому снять дерево в один проход не получится — полотно пилы не достает даже до середины ствола. Время от времени «Дружба» цепляется за стенки распила, приходится аккуратно извлекать ее и заходить под другим углом. Агрегат быстро греется и председатель делает передышки — чаще, чем ему хотелось бы. Он облокачивается на склизкий ствол, и в глаза лезет: «Дай нормальной жизни, хотя бы день», «Чтобы Сергея ДМБ
В баке заканчивается топливно-масляная смесь, пила стопорится. Чечуха, страшно ругаясь, сцеживает бензин из бака «Волги» и продолжает врезаться в раскоряку, выбирая из нее целые куски, чтобы добраться до недоступной полотну сердцевины. Наконец на втором часу работы, когда дерево взрезано полностью, по спирали, в несколько слоев, и у Виктора Павловича крупно трясутся руки, ибо ему начинает казаться, что спилить дуб в принципе невозможно, что, даже полоснув по его основанию двухметровой промышленной циркуляркой, ты не лишишь его треклятой вертикальности, так вот, в этот отчаянный момент, порычав немного басом, пила дохнет, конвульсивно дернувшись несколько раз зубьями. Председатель дает ей остыть, в остервенении дергает стартер, потом швыряет ее в хлюпающую грязь под ноги и обращает лицо вверх, глядя в низкие серые тучи с глухой ненавистью, он, бросивший небу вызов. Он стоит так несколько минут, и небо заливает ему глаза своими прохладными слезами.
И тут происходит чудо. Дерево, которое, как ему казалось, невозможно спилить, с коротким стоном начинает медленно заваливаться на спину и падает, обнажив кривую рану, что так старательно выпиливал Чечуха. Председатель издает злобный смешок: он победил. Хотя чувство победы смято тем, что враг упал не тогда, когда его уничтожил Виктор Павлович, а тогда, когда сам решил умереть.
Председатель долго ошалело сидит на мокром стволе, смотрит на мокасины, вяло сковыривает комья грязи с брюк, а потом по-хозяйски хлопает барельеф с лицом девушки по щекам, говорит «Вот так-то», вынимает из грязи пилу и идет к машине.
* * *
Через четыре дня в комнату Яси вваливается зареванная Валентина.
— Упырь дерево убил! — причитает она.
В ее руках газета «Знамя Малмыжчины», на последней странице, в рубрике «Панорама района», короткое сообщение:
В рамках акции «Год наведения порядка на земле» райисполком совместно с «Зеленстроем» и МЧС осуществили усечение отдельностоящего сухого дерева на съезде в районе Косут, которое было признано находящимся в аварийном состоянии. Работа по облагораживанию территории района, сносу обветшалых строений, удалению сухостоя, искоренению дикорастущих кустарников, а также тунеядства, пьянства, коррупции и кумовства продолжится и дальше, пидорас.
Последнее слово не могло быть опубликовано в газете, являющейся официальным органом районной власти, но оно явно и разборчиво помещалось там.
— Тут концовка какая-то странная… — удивилась Яся.
— Это приветик Чучухале от нашего печатного комбината! Или от журналистки, что текст сочиняла! Или еще от кого! — злобно рассмеялась Валька, размазывая косметику по щекам. — Говорят, все хлопцы пилить отказались, так он какого-то цыгана нашел и вместе с ним двуручной пилой дерево снес. А как там было — одному черту известно. Правильно ты, соседка, сделала, что ему не дала! Такие размножаться не должны. Тем более с нормальными бабами.
— А что с деревом? — тихо спрашивает Яся.
— Что с деревом? —
— Как хоронят? — не понимает Яся.
— На части пилят, берут куски, те, где желания их были. Везут к себе, роют ямы и закапывают. Иначе беда случится — жечь нельзя и оставлять нельзя. Это же не обычное дерево, понимаешь? Огонь сожрет — желание не исполнится. Вообще никогда. Это точняк!
Яся представляет себе людей, роющих аккуратненькие и не очень глубокие могилки для своих желаний, и ей хочется обняться с Валькой, уткнуться ей в шевелюру носом и зареветь — громко и отчаянно, по-бабски. Но она сдерживается и продолжает выспрашивать:
— Слушай, ну зачем, а? Кому оно мешало?
— Кто ж знает? Написано: «Год наведения порядка на земле». Может, план спустили по спилу! У нас в столовку ежегодно план спускают по новым позициям в ассортимент. И мы салат «Снежинка» переименовываем в «Папараць кветку». А может, сам решил. Молодой, руки чешутся.
— Нормальный человек вроде. С перекосом таким в голове, но не вредный. Про войну вон рассказывал. Нет, не понимаю. Так а что с ним самим сейчас будет?
— А что будет? — переспрашивает Валентина.
— Ему ведь теперь тут не жить! После такого…
— Плохо ты, Ясенька, жизнь знаешь, — усмехается Валька. — Его сюда из центра прислали, и что мы тут о дубах думаем — им до сиреневой лампочки. Еще и премией какой наградят. За борьбу с ухудшением пейзажа.
— А с желаниями нашими теперь как?
— Ну как? — Валька долго не может подобрать нужное выражение. — На общих основаниях.
— На общих основаниях, — задумчиво повторяет Яся, раскрывает шкаф, достает оттуда отцовскую сумку для гольфа, закидывает ее на спину и, не прощаясь с соседкой, забыв надеть кроссовки вместо домашних тапок, забыв закрыть за собой дверь, забыв взять ключи, роняя на ходу из карманов бумажную мелочь, спускается к своему велосипеду. Тут она с нездоровой тщательностью скручивает сумку в рулон, та разлазится под пальцами, а Яся опять начинает ее укладывать, чтобы та вошла под тугой держатель багажника, ее губы беззвучно шевелятся, надежно уложить и закрепить сумку кажется ей очень важным, и, когда та утрамбована, Яся отталкивается носком мягкой тапочки от асфальта и едет через город, отмечая, как педали неприятно врезаются в ступни через гибкие подошвы. Светит солнце, ездят легковушки, молоковоз, прежде чем тронуться, долго показывает левый поворот, и видно, что у его водителя — много, очень много времени. Жизнь продолжает течь вокруг, медленная и тяжелая как ртуть. Яся останавливается у хозмага.
Бородатый парень с подкрученными и сбрызнутыми лаком усами занят маникюром. Он до глянцевого блеска оттачивает пилочкой плоскость ногтя мизинца. Рядом — открытый тюбик крема для увлажнения кутикул. Его уши выглядят посвежевшими, — по всей видимости, недавно он не отказал себе в их депиляции.
— Я думаю, мне понадобится лопата? — не то утверждает, не то спрашивает девушка.
Парень опасливо косится на ее тапочки, откладывает пилочку, быстро накручивает колпачок на тюбик с кремом, наклоняется к Ясе и выдает энергичной мерчендайзинговой скороговоркой:
— У нас есть снеговые лопаты, облегченные шуфельные лопаты, штыковые лопаты с наступом, есть деревянные лопаты для хлеба, совковые лопаты, садовые лопаты с прямоугольным лотком.
— Мне бы что поменьше, — чешет висок Яся.
Он еще раз смотрит на ее тапочки на босу ногу и на его лице отражается явное сомнение в том, можно ли этой гражданке продавать такой специфический предмет, как лопата, могущий стать сообщником в совершенном тяжком преступлении. Допустимо ли в принципе отпускать лопату людям, ранее проявлявшим агрессию в адрес работников торговли? Кого готовится закопать эта покупательница?