Озеро шумит (сборник)
Шрифт:
Пелтонен не был суеверен, но все же от воя Тэллу сильно поблекла заманчивая картина золотоносных холмов в Америке, которую он рисовал в своем воображении. Вой уже заранее бередил в сердце тоску по родине, по ее лесам и зимним метелям, заставляя с умилением думать о том, от чего Пелтонен как раз решил уехать.
Но надо было крепиться.
Ведь он уже совсем собрался отправиться по весне в Америку, успел распродать часть имущества, скотину, домашний скарб, кое-что из одежды. Не оставаться же теперь из-за собаки.
А Тэллу не находил себе места и все сновал от избы к дворовым пристройкам, обнюхивал следы, что-то
И Тэллу снова толкал лапой дверь, усаживался на крыльцо, выгибал спину, вытягивал морду и исторгал в небо протяжную и скорбную жалобу. Воздержаться от нее он не мог, ему так сжимало грудь, что невозможно было дышать. И Тэллу выл, выл ночью и днем, и все мучительней его давило удушье, все печальней становилась его жалоба.
Зима пошла на убыль, солнце стало уже пригревать бок Тэллу, когда он лежал на крыльце. Бывало, в прежние весны солнце приносило с собой радость. Подымется чуть повыше — и для Тэллу начиналась новая жизнь. Раздольные сосновые боры превращались в места веселых игр, и он без устали носился вперегонки со своей тенью. А теперь не веселило даже солнце, лучи его были бессильны растопить ком неизъяснимой тоски, теснившей грудь.
Наступила весна. В доме началось что-то неслыханное и невообразимое. Вместо того чтобы приняться за сев, хозяин раздавал незнакомым людям свое добро, те самые предметы, которые он прежде берег пуще всего и к которым никто посторонний не смел прикоснуться. А теперь, когда Тэллу оскалил клыки, пытаясь удержать незнакомцев от этого грабежа, хозяин наградил его пинком. Творилось что-то странное, выпадающее из разумного хода жизни, и понять это Тэллу не мог. Раньше все шло по-другому, в доме не делалось ничего, в чем бы Тэллу не разбирался, не предпринималось ни одного шага, смысла которого он не мог бы уразуметь. Все заботы хозяина и хозяйки он постиг в совершенстве. А теперь было не так…
Однажды утром хозяин и хозяйка стали снаряжаться в дорогу, одели и своего малыша. Тэллу тоже принимал участие в приготовлениях, прыгал от радости, ласкался и возбужденно лаял.
Но хозяин вдруг накинул ему на шею веревку и привязал на дворе к березе.
Тэллу долго лежал, свернувшись, и дрожал как в лихорадке, пока не подошел незнакомый мужчина и не отвязал его.
— Жаль беднягу. Принеси ему кусок хлеба с маслом, — сказал мужчина стоявшей рядом женщине.
Незнакомые люди потащили в дом какие-то незнакомые вещи, потом чужая женщина вынесла хлеб.
От удивления у Тэллу голова шла кругом. С урчанием схватив кусок, он разом проглотил его…
И тут ветер принес с дороги знакомый запах — там были его хозяева! Веревка уже не удерживала Тэллу, и он мигом бросился догонять этот запах. Он бежал, низко к земле опустив морду, бежал все стремительнее, и все резче становился запах: Тэллу уже ясно почуял след, а по следу он побежит хоть на край света и разыщет своих…
Он домчался до пристани, и тут след оборвался. Пес вскинул голову, обнюхал воздух во всех направлениях, но запах исчез, от него ничего не осталось, даже самой малости, ни в воздухе, ни на земле.
Тэллу уселся у самого края пристани, с минуту смотрел
Тэллу сидел на пристани и выл, уставившись в воду. Его инстинктивная тревога прояснилась: дорогих ему людей схоронила вода, через которую не пробиться никакому запаху. Все исчезло бесследно, пришел конец радости и жизни, и он остался один со своей печалью.
Тэллу не уходил. Он забыл о мире, окружавшем его, и выл. Когда же иссякли силы, он, дрожащий, свалился тут же, на пристани, и тихо заскулил.
Так пролежал он много дней. Приходили и уходили люди, кто-то останавливался возле него, гладил его рукой, и тогда он чуть приподымал веки и смотрел на гладившего воспаленными глазами. А кто-то давал пинка, и тогда Тэллу вставал и, круто выгнув спину, переходил на другое место.
Он ни о чем не думал, ни о чем уже не тревожился, не загадывал о будущем. Тоска и печаль стали его сущностью, слились с ним воедино. Он не вспоминал и о прежних счастливых временах: оборвались следы — оборвались воспоминания.
Слух о Тэллу прошел по округе, люди с жалостью рассказывали друг другу об удивительно умной собаке, так тоскующей по своему хозяину. На Тэллу приходили поглядеть, приносили ему еду, на которую он тут же с жадностью набрасывался. То, что Тэллу не отказывался от еды и, похоже, не собирался умирать голодной смертью, несколько роняло его в глазах людей, считавших его существом исключительно умным и преданным. Люди прониклись бы к нему еще большим состраданием и пролили бы над ним еще более горячую слезу, если б только он отверг пищу и околел с голоду.
Пристань теперь стала его постоянным жильем. Сюда привел его знакомый запах, и здесь Тэллу остался жить, оказавшись не в силах никуда уйти. Он никого не ждал, да и желаний никаких у него не было. Он просто жил, потому что не приходила смерть — впрочем, и смерти он хотел столь же мало, как мало умел дорожить жизнью. Если бок припекало солнце, он, высунув язык, вытягивал лапы и дышал часто-часто, испытывая блаженство. А когда шел дождь, Тэллу свертывался в комок и прятал голову в уютное тепло под мышкой. Все происходило машинально, само собой, — то были бессознательные акты природы, и Тэллу нимало не утруждал себя мыслью о самосохранении и удобстве.
Но в конце концов в жизни Тэллу произошла перемена. На пристани появился новый человек. Он не пинал и не ласкал, но что-то в нем показалось знакомым.
Тэллу приподнял голову и выжидающе посмотрел на человека, который тоже разглядывал его.
— Телу, Телу!
Далекое и смутное воспоминание, скорее инстинкт, подсказал Тэллу, что когда-то ему часто доводилось лаять на этого человека.
— Телу, ну!
Постепенно в голове у Тэллу возникла туманная догадка, что между этим человеком и очень далеким прошлым существовала какая-то связь. Тэллу вскочил на ноги, его лохматый хвост сам собой завилял. Человек потрепал его по шее, погладил кудлатую голову. И тут со спины человека упал на землю кожаный заплечный короб. Тэллу сразу признал человека. Ведь когда-то у Тэллу была привычка всякий раз отчаянно лаять на этого коробейника, как только он приближался к дому Пелтонена.